Путевые впечатления. В России. Часть вторая

Этим опасным ремеслом человек едва может заработать в день даже десять копеек, то есть чуть меньше восьми су. Но предложите этим славным финнам поселиться в каком-нибудь другом месте на земле, где сияет солнце и зреют лимоны, как говорится в песне Гёте, и они откажутся: настолько родная земля удерживает нас своими нежными узами, настолько родина, какой бы жестокой мачехой она с нами ни была, остается для нас дорогой матерью!

Понятно, что подобные люди, живущие на такой земле, какую мы только что описали, и той жизнью, какую мы обрисовали, должны иметь свою мифологию и свою поэзию.

У них есть даже две поэзии: одна — примитивная, исконная, коренная, если можно так выразиться; живая и естественная, она бьет ключом из глубины скал, парит над гладью озер и носится в воздухе, проистекая из обычаев и верований.

Другая поэзия — чужая, заимствованная у тех, кто покорил эту страну, навязанная цивилизацией; это украшение, которое принесли с собой завоеватели; это колдовство, доступное лишь тем, кто образован; это классический литературный язык людей просвещенных; короче, это шведская поэзия.

В ней нет ничего своеобразного, ничего особенного, и она развивается так, как и любая другая академическая школа европейской поэзии.

Попытаемся вначале дать представление о примитивной поэзии. Более всего для этого подходит первая руна, которая для финнов значит почти то же самое, что для нас — первая глава книги Бытие.

У нас нет сомнений в том, что читатель и без всяких просьб с нашей стороны примет во внимание, какие трудности нам пришлось преодолевать, переводя эту руну, особенно когда мы скажем ему, что наш перевод выполнен с абсолютнейшей точностью.

ПЕРВАЯ РУНА

Так, слыхал я, песни пели, складывали так сказанья: по одной приходят ночи, дни по одному светают — так один родился Вяйно, так певец явился вечный.

Каве, Похьелы владыка, вековечный Вяйнямёйнен, в чреве матери ютился, тридцать лет там находился, столько же и зим, и весен.

Жизнь наскучила такая, надоела, утомила, что луны совсем не видит, солнца вовсе не встречает,

Говорит слова такие, речь такую произносит:

"Солнце, месяц, помогите, посоветуй, Семизвездье, как открыть мне эти двери, незнакомые ворота, как из гнездышка мне выйти, из моей избушки тесной, выпусти смотреть на месяц, солнцем в небе любоваться, Семизвездьем восхищаться, наблюдать на небе звезды.

Коль луна не отпустила, солнце не освободило, — сам он распахнул калитку цепким пальцем безымянным, красные толкнул ворота крепким пальцем левой ножки; на локтях скользнул к порожку, из сеней — на четвереньках, встал на твердь двумя ногами. Встал, чтоб солнцем восхищаться, чтоб луною любоваться, Семизвездьем восторгаться, восхищаться белым светом.

Ночью Вяйно в мир явился, днем уже возился в кузне, целый день ковал проворно, молотом стучал упорно, сделал из соломы лошадь, круп — из стебельков гороха.

Вот поглаживает спину, хлопает по гладкой шкуре: "Славно на лошадке этой возлежать на шкуре лисьей!"

Сел на лошадь Вяйнямёйнен, обхватил бока ногами, потрусил, поехал шумно, отмеряя путь неспешно на соломенной лошадке, на гороховом пегасе.

Ехал Вяйнолы полями, пажитями Калевалы.

Конь бежал, вела дорога, дом все дальше, путь короче.

На морской простор приехал, на открытое пространство.

Не увлажнены копыта, не намочен конский волос.