Путевые впечатления. В России. Часть вторая

Те, кто желает прочесть эту поэму целиком в прекрасном и добротном переводе, пусть обратятся к "Калевале" г-на Леузона-Ледюка. Те же, кто готов удовольствоваться просто разбором текста, найдут его в книге "Россия, Финляндия и Польша" моего доброго друга Мармье.

Поскольку полный перевод произведения завел бы нас слишком далеко, последуем примеру Мармье и ограничимся разбором последней руны, несущей на себе отсвет наших священных книг.

Мария — это то же имя, что и у матери Христа, — Мария, прелестное невинное дитя, выросла в высоком жилище: недосказанность, присущая финским сказаниям, позволяет поэтам никогда ничего не уточнять.

Мария — гордость всего, что ее окружает. Дверной порог гордится тем, что его овевает подол ее платья. Дверные косяки дрожат от удовольствия всякий раз, когда их касаются развевающиеся локоны ее волос, а ревнивые камни мостовой жмутся друг к другу, чтобы на них ступили ее изящные башмачки.

И вот прелестное и целомудренное дитя идет доить своих коров; каждой достаются ее ласки, и она прилежно берет молоко у всех коров, кроме одной — стельной.

Подоив коров, прелестное дитя, всегда с любовью пестовавшее цветок непорочности, собирается в церковь, и в ее сани запрягают молодого ярого жеребца пурпурной масти.

Но Мария не хочет садиться в сани, которые повезет ярый жеребец.

Тогда приводят кобылицу бурой масти, кобылицу, уже успевшую ожеребиться.

Но Мария не хочет садиться в сани, которые повезет кобылица, уже успевшая ожеребиться.

В конце концов, приводят молодую непокрытую кобылицу.

И Мария садится в сани, которые повезет непокрытая кобылица.

В этой руне, как уже можно было заметить и как будет видно из дальнейшего, наблюдается странное смешение языческих и христианских представлений; вероятно, время ее создания следует отнести к концу XII — началу XIII века, то есть к тому периоду, когда христианство восторжествовало в Финляндии.

Однако вернемся к нашему разбору руны.

Прелестное дитя, всегда с любовью пестовавшее цветок непорочности, послали пасти стадо.

Пасти стадо нелегко, особенно молодой девушке: в траве прячутся змеи, в дерне скрываются ящерицы.

Но на этот раз ни одна змея не свернулась в траве, ни одна ящерица не притаилась в дерне.

На пригорке, на зеленой веточке качалась маленькая ягодка, маленькая красная ягодка.

Она заговаривает с Марией.

— Подойди ко мне, о дева! Подойди, сорви меня, — говорит она ей, — сорви меня, девушка с оловянной брошкой; сорви, пока червь не изгрыз меня, пока черная змея не одарила меня своей лаской.

Мария, прелестное дитя, приблизилась, собираясь сорвать окликнувшую ее маленькую красную ягодку, но, тщетно поднимаясь на цыпочки, никак не могла дотянуться до нее рукой.

Тогда она отламывает веточку… Нет, что я говорю: она выдергивает из земли кол — Мария ведь неспособна причинить боль деревцу, сломать цветок, помять травинку — и сбивает красную ягодку, а та скатывается вниз.

Увидев на земле красную ягодку, Мария обращается к ней:

— Ягодка, ягодка, взбирайся на бахрому моего платья.

И ягодка взбирается на бахрому ее платья.

Мария продолжает:

— Ягодка, ягодка, взбирайся ко мне на пояс.

И ягодка взбирается к ней на пояс.

— Ягодка, взбирайся ко мне на грудь.

И ягодка взбирается к ней на грудь.

— Ягодка, взбирайся к моим губам.

И ягодка взбирается к ее губам, с губ перебегает на язык, затем — в горло, а из горла спускается прямо в ее лоно.

Так Мария, прелестное дитя, зачала от маленькой ягодки, и за девять месяцев и еще половину десятого она познала боль и тревогу, какие сопутствуют беременности.

Когда пошел десятый месяц, Марьятта — в руне она называется то Марьяттой, то Марией, — и вот, повторяю, когда пошел десятый месяц, Марьятта почувствовала боль, предвещающую роды и сопровождающую их; и она стала думать, куда ей пойти и где приготовить баню.

Позвала она свою маленькую служанку.

— Пильтти, — сказала она ей, — беги в Сариолу и попроси там приготовить для меня баню, которая утишит мои боли и поможет мне при родах.

Маленькая служанка Пильтти бежит в Сариолу.

Она приходит в дом семейства Руотуксен.

(По мнению г-на Леузона-Ледюка, Руотус не кто иной, как Ирод.)

Руотус, облаченный в атласную одежду, ест и пьет, сидя во главе стола. Рядом с ним — его жена, исполненная спеси.

(Здесь намек на Иродиаду, только у нас Ироди-ада — дочь, а не жена Ирода.)

Малышка Пильтти говорит, обращаясь к ним:

— Я пришла в Сариолу попросить вас приготовить баню, которая облегчит боли моей хозяйки и поможет ей при родах.

И тогда жена Руотуса спрашивает:

— Кто это просит приготовить баню? Кто это нуждается в нашей помощи?

— Это моя хозяйка Мария, — отвечает малышка Пильтти.

Зная, что Мария не замужем, жена Руотуса говорит в свой черед:

— Наша баня занята, но на высокой вершине горы Кютё, в сосновом бору, стоит дом, где рожают блудницы и где на плотах ветра появляются на свет их дети.

Господин Леузон-Ледюк довольно невнятно истолковывает выражение "плоты ветра": по мнению переводчика, жена Руотуса называет так гладкие верхушки сосен, которые ветер сталкивает вместе, как плот.