Путевые впечатления. В России. Часть вторая

После смерти молодого Ивана и Мировича нашлось несколько благочестивых людей, которые осмелились возвысить голос и дать Екатерине совет позволить семье герцога Брауншвейгского покинуть Россию.

"Говорят, что теперь, — писал Бекингем спустя два дня после суда над Мировичем, — вполне можно было бы позволить семье герцога Брауншвейгского покинуть Россию и дать ей пенсион".

Это стало бы лучшим из того, что могла бы сделать Екатерина. Утверждают даже, что императрица это обещала; однако она так ничего и не предприняла, и несчастный герцог Брауншвейгский и его дети остались забытыми среди льдов Двины.

У меня есть рубль, отчеканенный во время семимесячного царствования юного Ивана; монета стала теперь тем более редкой, что Елизавета, уничтожая всякие следы этого царствования, приказала их все переплавить.

Возможно, это единственное существующее на свете изображение императора-младенца.

XLVI. ШЛИССЕЛЬБУРГ

Наше судно остановилось на час в Шлиссельбурге, и у Муане было время сделать зарисовку вида крепости со стороны суши, то есть с левого берега Невы.

Предупрежденный мною об опасности, которой он себя подвергает, предаваясь этому занятию, Муане, разумеется, сделал это тайно: русская полиция не шутит с художниками, набрасывающими эскизы крепостей.

За преступление подобного рода чуть было не пришлось поплатиться одному молодому французу, который учительствовал в Санкт-Петербурге.

Этот молодой человек был братом моего хорошего друга Ноэля Парфе.

Правда, время тогда было неподходящее — шла Крымская война.

Так вот, пока французские солдаты осаждали Севастополь, наш соотечественник и два его приятеля решили воспользоваться уж не знаю каким праздником, благодаря которому у них образовался недельный отпуск, и произвести разведку Невы вплоть до ее истока, расположенного на западном побережье Ладожского озера.

И без слов ясно, что в начале марта и Ладога, и Нева, и Балтика находятся подо льдом.

Главная цель задуманной прогулки состояла в том, чтобы покататься на коньках. Несчастный Иван — а вернее, память о нем, ибо девятимесячный император давно уже стал просто историческим воспоминанием, — несчастный Иван, повторяю, никоим образом их не интересовал.

Для учителей, которые вырвались на свободу, словно школяры на каникулах, коньки служили средством передвижения, дававшим возможность без труда приблизиться к крепости.

Дело в том, что Шлиссельбургская цитадель, расположенная точно посредине Невы в том месте, где река вытекает из озера, со всех сторон окружена водой.

К большому беспокойству часовых, эти господа порхали вокруг стен старой государственной крепости, касаясь льда своими коньками не больше, чем ласточки касаются воды своими крыльями.

Все это, однако, было бы еще достаточно терпимо, если бы у наших французов — а кто говорит "француз", подразумевает "безумец" — хватило здравого смысла удовольствоваться изящными телодвижениями и элегантной непринужденностью, которую приобретают, катаясь на пруду в Тюильри, но одному из них вздумалось сесть на восемнадцатиградусном морозе на камень, извлечь из кармана альбом и начать зарисовывать цитадель.

Часовые позвали капрала, капрал — сержанта, сержант — офйцера, офицер — восемь солдат, и в тот момент, когда трое наших французов, согревшись у жаркого огня в камине, сидели за обильным столом и, за неимением лучшего, поднимали за процветание Франции бокал с квасом, дверь распахнулась и их уведомили, что они имеют честь быть узниками его величества всероссийского императора.

В итоге им даже не дали закончить обед, их обыскали, забрали у них документы, приковали одного к другому, опасаясь потерять кого-нибудь из них по дороге, а затем посадили в возок и повезли в Санкт-Петербург.

По прибытии в Санкт-Петербург их препроводили в крепость.

Они сослались на свое знакомство с графом Алексеем Орловым, фаворитом императора.

К счастью, граф Алексей Орлов, отличающийся весьма большим умом — а точнее, отличавшийся, поскольку, мне кажется, он уже умер, — так долго прожил среди заговорщиков, что, в конце концов, перестал верить в заговоры. Он отправился в тюрьму, строго, но вежливо одного за другим допросил арестованных, а потом заявил им, что, хотя они совершили серьезные преступления, у него есть надежда, что его величество проявит милосердие и соблаговолит заменить чрезвычайно серьезную кару, которую они заслужили, тремя или четырьмя годами ссылки в Сибирь.

Несчастные учителя были совершенно ошеломлены. Одно из главных преступлений, в котором их обвиняли, помимо зарисовки Шлиссельбургской крепости, состояло в том, что за процветание Франции они пили квас. Было очевидно, что использование с такой целью национального русского напитка неимоверно усугубило их вину.