Путевые впечатления. В России. Часть вторая

На следующий день, около десяти часов вечера, наглухо закрытый экипаж — то ли карета, то ли тюремный фургон — остановился у ворот крепости. Заключенных предупредили, что приговор им был вынесен днем и теперь речь идет о его исполнении. Узники, хотя и с сокрушенным сердцем, призвали на помощь свою французскую гордость и мужественно восприняли роковое известие. Они храбро спустились вниз, заключили друг друга в объятия, обретя утешение при виде того, что из милосердия их не разлучают, и решительно сели в экипаж.

Окна наглухо закрыли, и экипаж тронулся с места, увлекаемый бегом четырех крепких лошадей.

Но, к великому удивлению ссыльных, минут через десять, проехав под сводчатой аркой, экипаж остановился. Дверцы распахнулись, и рядом с ними вместо казаков, которых ожидали увидеть узники, их взору предстали лакеи в парадных ливреях.

Французы подошли к подножию ярко освещенной лестницы, на которую им указали лакеи, дав знать, что надо следовать этим путем.

Колебаться не приходилось. Они поднялись по ступеням, и их ввели в обеденную залу, которая была со всей той роскошью, какая присуща русским вельможам, подготовлена к застолью.

В зале их ожидал граф Алексей Орлов.

— Господа, — обратился он к ним, — ваш главный проступок, как я вам уже говорил, состоит в том, что за процветание Франции вы пили русский квас. Сегодня вечером вы должны искупить свою вину, выпив за процветание России французское шампанское.

Что и было охотно исполнено нашими французами, несмотря на весь их патриотизм.

Муане оказался удачливее наших учителей. Ему удалось без всяких осложнений закончить свой рисунок, и, мало того, как только он его закончил, нас известили, что в ответ на просьбу, которую я передал коменданту, нам разрешено осмотреть крепость изнутри.

Не теряя ни минуты, мы спустились в лодку и были доставлены в мрачную башню крепости.

Повышенная возбудимость, свойственная южному темпераменту, не позволила Миллелотти сопровождать нас. На его глазах немало римлян закончили свою жизнь в замке Святого Ангела, и он опасался, что стоит только воротам Шлиссельбургской крепости захлопнуться за ним, как они уже не откроются.

Мы с уважением отнеслись к этому благоговейному ужасу.

Шлиссельбургская крепость изнутри не представляет собой ничего интересного: как и во всех крепостях, в ней есть жилище коменданта, солдатские казармы и камеры узников.

Увидеть можно только те помещения, где живут солдаты и комендант.

Что же касается камер узников, то нужно быть очень проницательным, чтобы догадаться, где они находятся.

Однако в одном углу крепости есть какая-то мрачная железная дверь, низкая и темная, приближаться к которой не позволяют даже самым привилегированным посетителям. Я сделал знак Муане, и он, пока мы с Дандре отвлекали внимание коменданта, сумел сделать рисунок этой двери.

Понятно, что в разговоре с комендантом я не рискнул задавать ему вопросы о тайнах крепости; впрочем, они мне были хорошо известны, возможно даже лучше, чем ему самому.

Посещение крепости было недолгим, поскольку нас ожидал пароход: в Шлиссельбурге приходится делать пересадку, так как невские почтовые суда не отваживаются плавать по Ладожскому озеру, на котором случаются бури, как в океане.

Впрочем, судно само пришло за нами, а не мы отправились к нему. У нас на глазах оно приближалось, увенчанное султаном дыма, и, когда мы уже было подумали, что капитан, устав от ожидания и не обращая внимания на то, что Миллелотти отчаянно размахивает на палубе руками, решил оставить нас в крепости, пароход остановился, и нам было услужливо предоставлено время добраться до него.

Мы поднялись на борт, лодка вернулась к берегу, и пароход вошел в озеро.

Ладожское озеро — самое большое в европейской части России: оно имеет сто семьдесят пять верст в длину и сто пятьдесят в ширину.

Более всего его отличает то, что оно усеяно островами.

Если и не самые большие, то самые знаменитые из них — это Коневец и Валаам.

Своей известностью они обязаны находящимся на них монастырям, которые служат для финнов популярными местами паломничества, почти такими же священными, как Мекка для мусульман.

Сначала мы отправились к острову Коневец, куда при благополучном плавании нам предстояло прибыть на рассвете следующего дня.

Наступил час обеда, прошло еще какое-то время; я все ждал, что, как на рейнских и средиземноморских судах, к нам придут и объявят, что господам пассажирам кушать подано. Мы навели справки. Увы! Мало того, что обед не был готов, на борту судна не водилось вообще никакой провизии.

Пароход предназначался для перевозки паломников из числа бедняков, а каждый из них имеет при себе хлеб, чай и соленую рыбу.

У Дандре был запас чая, без которого неспособен обойтись ни один русский и без которого он не может жить, но ни хлеба, ни соленой рыбы у него не было.

Правда, имея чай и пару кусочков сахара, размер которых колеблется от чечевичного зернышка до ореха, русский может обойтись без всего остального.

Но Миллелотти был римлянин, а я был француз.