Пути и маски

— Жители Вианты! — откашлявшись, крикнул чар Энчио; голос у него был внушительным, но резким и неприятным. Музыка смолкла, однако болтовня, выкрутасы жонглёров и поедание сладостей не прекратились. — Мы рады приветствовать вас на празднестве, которое уже много лет не возвращалось в стены Вианты. Все краски, все плоды и ароматы нашей земли собрались здесь сегодня, чтобы восславить нашу Мудрейшую покровительницу — богиню Велго, что дарует справедливый суд и честные законы своим детям…

Речь была в меру цветистой, но простой и понятной даже для неграмотных; Синна, слышавшая немало речей в Дорелии, легко могла это оценить. Ринцо выдержал баланс словесных украшений и душевности, торжественного тона и ясной формы. Он написал её аккуратно, с заботой — так же, как подстригал розовые кусты в саду или возился в виноградниках. Пока чар Энчио говорил, Ринцо стоял напряжённо, вслушиваясь в каждое слово, и то румянец, то бледность покрывали его пухлые щёки.

Синна гордилась Ринцо, как гордилась бы близким другом. Под размеренные, ритмично очерченные фразы речи она простила его. Простила, слушая о богине Велго, о непростых временах и войне, о долге Правителей перед своим народом, о неумолимом ходе времени и любви к жизни, которую не истребить… К концу речи площадь растрогалась. Многие крестьянки, жёны торговцев и ремесленников, сняв маски, вцепились в носовые платки. Плотники, стекольщики, кожевники и кузнецы кивали с одобрением; глаза менестрелей сверкали алчностью — на какой они наткнулись сюжет для песен!.. Даже овеянная духами чара позволила себе томный вздох.

Это была победа Правителей — или победа Ринцо, хоть его авторство никто и не обозначил. И никому, казалось, не бросился в глаза единственный тревожный момент: «…Пусть не помешает нам и то, что Кезорре выполнит долг союзника по отношению к Дорелии, Феорну и погибшему Ти'аргу. Этого требует наша честь. Лишь вместе мы сможем противостоять злу, идущему с севера, защитить свой очаг и свою свободу».

Синна вздрогнула. Только ей здесь, кажется, было ясно, сколько личного вложил Ринцо в слова о чести, об очаге и свободе… И немногие понимали, как непросто было ему принять и осознать чужую войну в качестве долга. За простым призывом скрывалась тягучая, болезненная борьба с собой. Ни капли лицемерия не было в этой речи: чар Энчио зачитывал голую правду. Наверное, поэтому, когда он величаво скатал свиток, раздались хлопки и крики восторга.

— Правильно! Так их!..

— Точно!

— Слышишь, Лур? Я давно говорил, что проклятым альсунгцам ещё достанется от нас!

— Слава Велго!

— Слава нашим Правителям!

Тем временем место чара Энчио занял ир Пинто. Картину подкатили за ним следом. Он приторно улыбнулся толпе, раскланялся, будто приветствия предназначались ему одному, и поднял золотые ножницы. Синна заметила, что с другой стороны к картине подошёл незнакомый ей человек с тусклым, неприметным лицом. Трудно было даже подобрать какие-то особые слова, чтобы описать его внешность, но среди Правителей он выделялся в своей будничной серой одежде, как галька среди рубинов. На шее человека висела цепочка с фигуркой — сокол с глазами из красных камушков… В Синне вновь шевельнулась тревога. Откуда взялся на помосте этот чужак, кто пропустил его?…

— Позвольте показать вам, уважаемые жители Вианты, праздничный дар столице! — пропел ир Пинто. — Эра Алья, кисти которой коснулась Мудрейшая, — любезный кивок в сторону Ринцо, — соблаговолила написать для нас памятное полотно, чтобы оно на несколько дней украсило эту площадь. Почётную обязанность снять с картины покров выполнит добрый друг Совета — один из лучших кезоррианских волшебников, глава Дома Агерлан. Славим Велго!..

— Славим Велго! — эхом отозвались горожане, но на этот раз их было значительно меньше. Большинство потрясённо молчало: глава Дома Агерлан — друг Правителей? Лидер одного из преступных Домов, маг-убийца?…

Синна слышала о Доме Агерлан и знала об их угрозах в адрес Лауры. К тому же она подозревала, что именно этот Высокий Дом сделал Линтьеля умелым убийцей. Как и вся площадь, она не поверила своим ушам.

Чар Энчио смотрел на мужчину в сером с хмурым прищуром, но ничего не предпринимал. Ринцо, содрогнувшись и что-то крича, бросился к иру Пинто, но поздно — тот уже бросил человеку с соколом ножницы, и они переглянулись, как старые знакомые.

Или как заговорщики.

Двумя ловкими движениями человек в сером разрезал верёвки на полотне и сбросил белую ткань. А потом, зажмурившись, коснулся ладонью рамы…

Синну толкнуло в грудь невидимой тугой волной. Она упала, не удержав равновесия, и боль удара камней о спину заставила её вскрикнуть. Непонятный грохот, крики и шипение накрыли площадь. Поморщившись, Синна перекатилась на четвереньки и поднялась.

На помосте теперь творилось нечто страшное.