Пути и маски

Всё сложнее ей было справиться с подступавшими к горлу слезами. Эр Алья унизил её — лучше бы он молчал, чем сверкал своей честностью… Синна попыталась представить, что какой-нибудь из почитателей в Дорелии повёл себя так с нею, и её щёки вспыхнули от гнева. Она поправила вуаль, восстанавливая дыхание. Нет, никому другому она не позволила бы ничего подобного. Это уже наглость, а не проявление супружеской верности и порядочности… Подавляя обиду и оскорблённое самолюбие, Синна взращивала в себе злость. Так было проще.

Ещё проще, впрочем, было сосредоточиться на празднестве и забыть обо всём лишнем. Она должна взять себя в руки. Отца бы разозлила её расхлябанность…

Небо дивно синело над головой, а солнечные лучи прогревали красные и белые каменные плиты под ногами. Кое-где площадь была выложена мозаикой, изображавшей вьющиеся растения, башни, зверей и птиц… Знаменитая кезоррианская любовь к красоте. Синна вспомнила Лауру и вздохнула.

Поразмыслив ещё немного, Синна поняла, что дыра, оставленная в ней Линтьелем, уже затянулась. А Ринцо не удалось — и не удастся — прорезать новую.

Белое здание Дворца, похожее на клубы морской пены, возвышалось над веселящейся площадью. Синна не была здесь с того дня, как в поисках Лауры нашла эра Алью, её супруга. Несчастливый день, если разобраться… Она останется в Кезорре, раз уж её лорд-отец так этого хочет, но сразу после праздника начнёт подыскивать другое место для жилья. Стоит написать новое письмо в Дорелию — и у неё будет для этого столько золота, сколько потребуется.

Наконец на деревянный помост перед входом вышли Правители, большая группа в праздничных багряных одеждах. Синна с любопытством смотрела на них — юношей, мужчин и стариков, часть которых была избрана народом Кезорре. Ей такая система до сих пор казалась неудобной нелепостью, а лорд Заэру (Синна отлично помнила) и вовсе каждый раз с презрением стискивал зубы, упоминая о ней. «Чернь нужно держать в руках, иначе она распустится, — говорил он, воинственно размахивая бокалом подогретого вина. — А для этого нужен король на троне, чья кровь освящена богами… Нет других вариантов — просто нет!» И Синна не спорила — сначала потому, что не очень-то вдавалась в суть речей, а потом — потому что действительно соглашалась. Она знала отца как самого доброго и рачительного хозяина для слуг и крестьян, как справедливого арендатора для фермеров; жестокость его слов редко подкреплялась делом. Хотя непослушания он не выносил, и бунтовавшие летом крестьяне Заэру ощутили это сполна…

Синна прикусила губу — как будто, думая о подобных вещах в Кезорре, оказывалась в чём-то виноватой… Лучше уж наблюдать за церемонией.

Белая окантовка на одеянии отличала Верховных — двенадцать Правителей из знатнейших родов страны, чья власть переходила по наследству. Один из них — сутулый старик со впалыми щеками — выступил вперёд и подал знак кому-то за помостом. Синна вспомнила его имя: чар Энчио. Самый могущественный из Правителей, отец того юноши-философа с портрета Лауры… Непросто ему, должно быть, с таким отцом.

«Если что-то пойдёт не так, ступай к чару Энчио: на него можно положиться всегда, даже когда рушится мир», — написал ей лорд Заэру. Но Синна смотрела на суровый профиль с орлиным носом, на длинные скрюченные пальцы — и почему-то не испытывала доверия… Даже на таком расстоянии от этого человека веяло могильным холодом, розгами и табличными сводами правил.

Печальный Ринцо стоял на несколько шагов левее и рассеянно кивал под разглагольствования эра Даолы. Наверное, лелеет чувство вины перед своей бесценной Лаурой — или жалеет о сделанном выборе?… Синна отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами. Возможно, у них ещё будет время поговорить.

На помост внесли картину Лауры, по-прежнему прикрытую тканью. Точнее, вкатили — под картину приспособили подставку на длинной доске с колёсиками; Ринцо для этого приглашал в мастерскую жены рабочих, чтобы они измерили раму. Вкрадчивый и мерзкий ир Пинто на цыпочках подобрался к картине, готовясь в нужный момент сорвать с неё ткань. Синне стало вдвойне не по себе от его паучьих движений.

Что-то не так. Теперь она чувствовала это, как и Ринцо. Есть какое-то подспудное напряжение в этой музыке, и в статуе, и в пирожных на серебряном подносе… Зло, фальшивая нота, изъян.

Чар Энчио выступил вперёд, и человечек крошечного роста — кажется, чар Леро — почтительно поднёс ему свиток с речью. Синна вспомнила, как переживал Ринцо за качество этой речи, когда ему поручили написать её… Но скрывал волнение, чтобы не портить настроение Лауре. Милый, смешной Ринцо. И на что она только надеялась?…