Пышечка

– В обеденный перерыв мы с Дебби заскочили в пару комиссионок. Я знала, что платья у тебя еще нет, а ведь через несколько недель тебе предстоит утвердить наряд у комиссии, так что времени осталось немного… Может, ты еще этого не поняла, но для конкурса недостаточно просто купить платье. Все не так просто.

Я в курсе, что теряю время и платье пора покупать, однако нет более надежного способа пустить все в тартарары, чем доверить маме покупку моей одежды.

Плавали, знаем. Синяки еще не сошли.

– Оно, возможно, чуть простовато, но это лишь означает, что мы сможем сами придать ему индивидуальность. Получится штучная работа.

Я обещаю себе хотя бы примерить его. Дать маме еще один шанс.

Она предлагает мне переодеться у нее в комнате, потому что там есть большое зеркало. За ней закрывается дверь, и я вдруг понимаю, как это чудно́, что она не осталась смотреть. Сама она вечно расхаживает по дому полуголая, когда ищет второй носок или, скажем, гладит свою рабочую форму. К тому же она никогда не пыталась привить мне стыдливость. Но в какой-то момент (мне было лет одиннадцать или двенадцать) мама перестала сидеть со мной в примерочных и чистить зубы в ванной, пока я принимаю душ. Возможно, таким образом она просто пыталась уважать мое личное пространство. Но где-то в глубине души меня терзает мысль, что ей просто не хочется лишний раз смотреть на тело, в котором я живу.

Не знаю, права я или нет, но мне все равно обидно.

Нужно отдать маме должное: платье не ужасно. Оно красное – такого идеального оттенка, каким бывает самый сексуальный лак для ногтей или спортивный автомобиль. Лиф у платья с мягким вырезом, а бретельки специально пошиты так, будто сползают с плеч. Плечи у меня не острые, как у актрис и моделей, а округлые, но платье мне нравится.

Пока я его не застегиваю. Оно застегивается.

Но это не значит, что подходит мне по размеру.

Господи. То, что молния сошлась у меня на бедрах, могло бы стать иллюстрацией к словам «инерция» и «упрямство». Ткань натягивается, и швы грозят разойтись, если я брошу хоть один неосторожный взгляд на стул. А лиф, наоборот, просто огромный. Я даже руки могу в него спрятать (если вдруг замерзну или типа того).

– Я готова, – кричу я маме, – заходи!

Мама встает позади меня, так что я вижу в зеркале нас обеих. Потом окидывает меня взглядом и замечает, как натянута ткань на бедрах. Уголки ее губ опускаются.

Наши глаза встречаются, и мама берет себя в руки. Ее рот растягивается в улыбке:

– Уверена, мы сможем расставить его на несколько сантиметров. А лиф посадим плотнее.

Говорит она слишком натужно, улыбается слишком широко, но мне все равно, потому что сейчас мама в самом деле пытается принять меня такой, какая я есть.

– Что думаешь? – Она стягивает платье у меня на спине и сжимает кулаками лишнюю ткань.

Я почти вижу, как оно будет выглядеть, и… мне нравится.

– Смотрится хорошо. Мне ведь придется провести в нем всего минут двадцать, верно? Наверное, пойдет.

•

Я сижу в третьем ряду школьного актового зала. Рядом со мной – Милли, читает какой-то роман, а за ней – Аманда, болтает ногами и барабанит пальцами по колену.

Сегодня будут одобрять номера на шоу талантов. В моем арсенале всего один фокус, который я выучила по книжке Митча. По правилам конкурса каждая участница должна показать пример из своего выступления, и я надеюсь, что этого фокуса будет достаточно.

Вскоре приходит Ханна и протискивается в наш ряд мимо Аманды и Милли.

– Свалю сразу же, как получу одобрение, – говорит она.

– Тебе не кажется, что из уважения к другим девушкам стоит посмотреть все выступления? – спрашивает Милли.

Ханна плюхается на сиденье рядом со мной, но не удосуживается ответить.

У Милли от выходок Ханны потихоньку тает терпение, и я получаю от этого извращенное удовольствие. Хотела бы я посмотреть, как наша маленькая жизнерадостная Милли окончательно выйдет из себя и надерет Ханне ее ворчливый зад.

Когда все рассаживаются, мама пускается в долгие и нудные объяснения и напоминает, что костюмы для шоу талантов нужно будет утвердить вместе с остальными нарядами.

– А сюрпризы, – подытоживает мама, – прибережем для зрителей.

Первой на сцену поднимается Бека Коттер и – та-да-ам! – жонглирует жезлом, как гребаный сверхчеловек. На этот раз у нее хоть нет имени Бо на заднице. На самом деле несправедливо, что я так сильно ее ненавижу. В общей сложности она сказала мне слов двадцать за всю жизнь, но едва я представляю, как Бо в смокинге сопровождает ее на конкурсе красоты, во мне просыпается другая версия меня, от которой противно мне самой.

Следующие пять девушек подряд исполняют песни из мюзиклов «Отверженные» и «Чикаго». Выступление Карен Альварес с отрывком из «Чикаго» признано слишком сексуальным, и ей дают неделю на замену номера. Она тихонько покидает сцену, прижимая к груди сборник песен. Я вижу: она сгорает со стыда, – но мне даже нравится, что попахивает скандалом.

– Аманда Ламбард? – выкрикивает Мэллори Бакли.