Пышечка

– Ой, Пышечка! – Я слышу, как она хватает ключи и как захлопывается раздвижная стеклянная дверь. – Я уже еду, малыш!

И телефон отключается.

Маркус и Бо смотрят на меня.

– Езжайте, ребята, – говорю я.

Маркус кивает в сторону машины, где его дожидается Тиффани.

– Хочешь, подбросим?

– Спасибо, она уже едет.

Маркус и Бо переглядываются.

– Я подожду с тобой, – говорит Бо.

Маркус с благодарностью ему кивает и уходит.

– Я могу подождать внутри, – отвечаю я. – Рон еще некоторое время будет здесь.

– Все в порядке. – Он достает из кармана ключи. – Давай подождем в пикапе.

Должно быть, он замечает перемену в моем лице.

– Просто посидим, – поясняет он. – Я даже опущу подлокотник.

Мы залезаем внутрь, и Бо, как и обещал, опускает между нами подлокотник.

Некоторое время мы сидим молча, слушая шум машин, проезжающих у нас за спиной. Его запах обволакивает меня: вишневые леденцы и лосьон после бритья. Наверное, летом я привыкла и перестала замечать этот запах, но в его машине я не была уже очень давно. Не понимаю, как что-то может казаться одновременно по-домашнему уютным и совершенно чужим. Странное чувство, похожее на дежавю.

Я тянусь к радио и переключаю станции. Бо никак не комментирует такое самоуправство, но спустя некоторое время говорит:

– Теперь всякий раз, когда я слышу Долли Партон, я думаю о тебе.

Внутри у меня екает, я нервно смеюсь.

– Ну, тебе повезло – по радио ее почти уже не крутят.

Звучит грубее, чем я хотела. На самом деле я рада, что оставила след в его памяти. Только вот сама я не могу слушать Долли, не вспоминая об Эл или Люси. И это как-то несправедливо.

– Почему Долли? – спрашивает он. – Я правда не понимаю. Она ведь такая… искусственная.

– Ее сиськи – само собой, силиконовые. – Я рисую пальцем узоры на подлокотнике, пытаясь подобрать нужные слова. – Она выглядит как женщина, у которой никогда не было паршивых дней. Наверное, она для меня что-то вроде гуру. То есть у нее, конечно, классные песни, но именно она сама, со своими пышными начесами и искусственными сиськами, делает их таковыми. Не знаю никого, кто с таким же успехом, как она, жил бы на полную катушку.

Бо внимательно смотрит на меня, но не перебивает.

– У Долли будто бы каждый день Хэллоуин. – У меня перед глазами возникает Митч в костюме Индианы Джонса. – Но Долли не притворяется и никого из себя не строит. Она в самом деле такая. И свою жизнь задумала именно такой.

Я замолкаю, пока моя речь не стала уж слишком попсовой.

– А-а… – Бо скрещивает руки на груди и сползает пониже на сиденье. – Мне она всегда казалась каким-то мультяшным персонажем. Но, может, я не прав.

Гаснет вывеска «Харпи». Мы замолкаем, и лишь радио заполняет тишину.

– Где твоя машина? – спрашивает он через некоторое время. – Что с ней случилось?

Я откидываю голову на подголовник.

– Она не заводится. Сломалась месяца два назад. – Неужели мне больше нечего сказать? Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как все это произошло и я решила участвовать в конкурсе красоты. С тех пор, как потеряла Эллен… – Так и стоит в мастерской. У нас не хватает денег ее починить.

– Понимаю, – говорит он. – Деньги вроде бы должны облегчать нам жизнь, но выходит ровно наоборот. Жаль, что у нас нет бартерной системы.

Его слова задевают меня. Последние несколько лет Бо учился в частной школе, а это уж точно стоит немалых денег.

– Что такое? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– Нет. Колись. Выкладывай давай.

После долгой паузы я говорю:

– Ну слушай, ты ведь учился в «Святом Кресте». Я понимаю, ты просто пытаешься быть вежливым, но все-таки лукавишь, когда рассуждаешь о проблемах с деньгами.

– Ого! – удивляется он. – Весьма смелое предположение.

Свет фар от подъезжающей сзади машины заливает салон автомобиля.

– Да пофиг, – говорю я. – Ты сам спросил. Спокойной ночи. Передавай привет Беке.

Я выскакиваю из пикапа и с силой захлопываю дверь.

Он опускает стекло.

– Просто к сведению, – кричит он мне. – Не все ученики частной школы – богачи. Особенно парнишки из бедных семей, которые просто хорошо играют в баскетбол.

Стекло поднимается вновь и разделяет нас прежде, чем я успеваю хоть что-нибудь ответить.

Щеки у меня горят от стыда. Но даже сильнее стыда меня терзает недоумение. Почему он не сказал, что получал стипендию?[27]

Мама вылезает из машины и бежит к машине Бо. Я стою с другой стороны пикапа и смотрю, как она стучит костяшкой пальца ему в окно, а потом говорит высоким, пронзительным голосом, который у нее предназначен для общения с «родом мужским». Бо что-то отвечает, и лицо мамы озаряет улыбка. Она дотрагивается до его плеча, прижимает руку к груди. Я слышу, как она говорит:

– Храни тебя Господь, Бо. – А потом идет к своей машине.

Я следую за ней.

– Э-э? Мам?

Мы садимся, и она говорит:

– Мне так неловко, Уилл. Я после этого пилатэса была без сил. Едва доехала до дома – и выключилась.

– Ничего страшного, – бормочу я, и мама выезжает на дорогу. – Но что это было, на парковке?

– У тебя очень милый коллега. Кажется, он сказал, его зовут Бо. – Она смеется и говорит, прикрыв рот рукой: – Его челюстью можно стекло резать.

– Мам.