Раб лампы

Сериал — это шахматы для бедных. Сериальный персонаж так же похож на реального человека с его радостями и страстями, как шахматный конь — на живого донского скакуна. Отдалённое сходство есть. Но деревянную фигурку не надо кормить и вычёсывать, у неё нет своего нрава, и ею легко двигать по доске сообразно замыслу игрока. Оттого и стоит она неизмеримо дешевле — вкупе со всеми остальными деревянными собратьями, да и с самой доской впридачу. А так как ходит она только буквой «Г», тут и зрителю легче. Детский мат.

Халявные восемь серий на родине гроссмейстера Алёхина расстреляли в прессе, и на этом сериальную историю вроде бы закрыли.

Не тут-то было! Оказалось, на этой родине давным-давно не гроссмейстеры большинство. Мешками посыпались письма, в основном от женщин кухаркиного возраста: «Верните нам нашу брошенку с её Луисоальбертом, закрой форточку, молю!»

И с 21 декабря 1991 года вплоть до следующего лета на русских телеэкранах скрипела мексиканская лестница.

Какое-то время «Богатые тоже плакали» только по выходным. Потому что замирали трамваи и почтовые отделения, даже железнодорожные нити — стрелочницы-то ведь тоже были в основном женщины. Потом лавина зрительских обращений размазала брошенку с её Луисоальбертом по всей теленеделе, как по хлебу шоколадный крем «Нутелла», пришедший в жизнь детских нянь и домохозяек одновременно с мексиканскими сериалами.

Так и получилось, что наиболее ходовой сегодня телепродукт принёс в «Останкино» человек, державший за колени Кон-Бендита во время его первой речи в центре революционного Парижа.

Интересно, а знал ли Главредкино, что за пару лет до его кабинета тот же самый болгарин протиснул свой гоголевский нос в приёмную главного останкинского начальника?

Тот пришёл из газетного мира и телепередачи по привычке называл «абзацами».

— Это ваше? — Дино Динев кивнул на Останкинскую башню за окном. Её исполинское тело от рождения было покрыто усатыми наростами передатчиков. Из которых важнейшим для большевиков был ретранслятор членовозной связи «Алтай».

— Моё, — был гордый ответ.

— А можно, я притулю где-нибудь свой скромный передатчик?

— А что он будет передавать?

— Музыку.

От сердца отлегло. Музыка не вызовет нареканий. По крайней мере, смертельных. Танцевать — не думать. Но оставался «Алтай».

— А на какой частоте будем танцевать?

— Вы такой не знаете. Она называется ФМ.

— А кто её будет слышать?

— А никто. Только те, у кого западные приёмники.

Значит, только дипломаты и жулики. То есть, считай, никто. Таким образом, можно записаться в прогрессивные без особых опасений.

— Валяйте, вешайте, раз никто.

Так или не так ответил главный останкинский начальник, но 30 апреля 1990 года на наши уши свалилось FM-вещание в виде «Европы-Плюс».

Так же, как в случае с сериалами, из бочки выбили затычку, и оттуда бурным потоком полилось содержимое. Скромный передатчик Дино Динева и последовавшие за ним усатые наросты, как грибы, усеявшие стройное тело Останкинской телебашни, убили «Песню» и «Почту». Те ещё некоторое время по привычке выходили в эфир, но уже не от них зависело главное содержание понятия «всесоюзная эстрада» — вожделенный чёс по стране. Теперь его господином была ротация, предпочтительно жёсткая, как всё при капитализме.

И, как грибы, вокруг останкинской FM-грибницы повырастали FM-композиторы и FM-поэты.

Извините, слово «поэт» на родине Пастернака имеет другую коннотацию. Точнее было бы назвать их «FM-текстовики». Они знали только две краски — безудержное веселье и безнадёжный вой.

А больше и не надо, ведь FM-вещание было предназначено для вегетативной нервной деятельности, от латинского vegetativus, растительный. Так называется нервная система, не зависящая от деятельности мозга. Именно она заведует потоотделением, дефекацией, репродукцией и рекреацией.

Проще — трах и кайф.

Вот для чего и служит скромный передатчик, некогда протиснутый между партийно-правительственными ретрансляторами на верхотуру Останкинской телебашни болгарином с лицом Габена и носом Гоголя по имени Дино Динев.

Впрочем, теперь вы его знаете.

Салю, Дино!

Мартингейл

…Первым делом появились цветы и книги.

Книги потому, что «расхождения с Советской властью у большинства из нас были чисто стилистические» (Андрей Синявский).

В стилистике советской власти по потолкам и брандмауэрам маршировали бесполые титаны в белых одеждах. Не зная ни секса, ни смерти, здоровенными лапищами они душили жирные пшеничные снопы.

Но цивилизация сохраняет себя в книгах, а главная тема в лучших из них как раз смерть и похоть. Именно ими запряжена повозка, несущая в ад всех героев Достоевского. Но полвека единственной возможностью прочесть о них была так называемая обкомовская выписка[16]. За её пределами — скопцы со снопами и тубусами.

Стоило обручам проржаветь, как болотные газы разорвали бочку. Эрос извергнулся, и бараки рабов советской Помпеи погребло под его пеплом.

Бренер мастурбировал на публике.

Ленинградский рок взрывал стадионы.

Прямой эфир сорвал с телевизора рясы, и святая святых телевещания — новости — стала читать фурункулёзная обнажёнка.