Работа на лето

Генка раскрыл рот. Мальчишки были одеты в белые с красной вышивкой рубахи, подпоясанные широкими ремнями с фигурными пряжками, на которых висели ножи и синие штаны с напуском на мягкие коричневые сапоги без каблуков. Шею у того и у другого охватывали маталлические гривны с чеканкой. Подбоченясь, Мачо спросил, заметив изумлённый взгляд Генки:

— Что, не смотримся?

— Смотритесь — не то слово, — Генка поднялся и тут же загрустил:

— Ну, а мне что в — в шортах и в майке идти, или комок напяливать?

Мачо коротко свистнул — и тут же улыбающаяся Надька внесла сложенную одежду и с поклоном подала её Генке:

— Прими, боярич, — нараспев сказала она, делая вид, что не заме чает, как Генка смутился. Мачо захохотал. Надька была одета в длинное платье — тоже с вышивкой, лёгкие башмаки, на поясе тоже виесл нож, рядом — резной гребень, в волосы на висках были вплетены подвески.

— Ну… — и Генка выскочил в смежную комнату — переодеться…

… Одежда оказалась очень удобной, хотя первые минуты Генка чувствовал себя странновато. Но улицы буквально кишели точно так же одетыми людьми — они тянулись, смеясь, переговариваясь и даже напевая, за окраину села, в сторону озера. Если честно, Генка не мог определить, сколько в этом от игры, а насколько окружающие на самом деле ощущают себя "своими" в этой одежде… но выглядели все весёлыми. Генка, шагая между братьями и Надеждой, обратил внимание на то, что по центральной улице тянутся пешком десятки явно не местных людей, в том числе — конкретных иностранцев.

— А это кто? — удивился он. Мачо ответил:

— Да ты что, не знаешь? Мы уже четвёртый год таакую ярмарку закатываем, до десяти тысяч человек приезжает, только машины за селом оставляют, на специальной площадке… А вот ночь сегодня наша, — и он блеснул зубами, — никто не помешает… Пошли скорей, началось всё уже!

Но, как оказалось, официальная часть как раз подходила к концу. Глава совета — в красном плаще на одном плече — под общий одобрительный гул как раз выкрикнул, как князь Александр из старого фильма:

— А теперь — гулять будем! — и народ, заполнивший луговину меж ду поставленными лёгкими палатками, отозвался одобрительным многоголосым рёвом… А из колонок, расставленных по всей территории, послышался женский голос:

— Посреди степи да в кольце рекина семи холмах чащи высоки,а во тьме — луны золотистый срез.Спи, душа моя- темный лес.

Лесоруб забрел порубить дубы не нашел обратно пути-судьбы,и охотник был, и стрелу метал,но вернулся к нему металл.Все следы ведут в глубину твою,а следов обратно — не узнаю.Вот в болоте — крест, вот во мху — обрез.Спи, душа моя — темный лес.Я цветы твои как детей крещу.

Я облаву царскую не впущу.Сторожит тебя беспощадно, верь,Волк матерый, свобода — зверь.На лесной заре сосны в янтаре,золотой туман на траве — ковре.Соловей-разбойник разбудит нас,коли будет опасный час.[25]

Мачо тоже мурлыкал — поневоле Генка прислушался, узнав мотив "От Москвы до самых до окраин". Но слова были другие, не слишком приятными, скорей — горько-циничными, и в глазах Мачо — прищуренных, которыми он окидывал многих приезжих, не было ни капельки тепла.

— От Москвы до самых до окраин,С южных гор до северных морейСын тех гор проходит, как хозяинПолусдохшей Родины моейНаркота привольно и широко,Точно Волга, по стране течёт,Пацанам в тюрьму у нас дорога,Стариков дом престарелых ждёт…

— Твои слова? — спросил Генка. Мачо кивнул и продолжал мурлыкать: