Ради тебя

Тарасов расстегнул на Женьке ремень, распахнул шинель, задрал гимнастерку и рубаху, нашел ощупью рану и, стараясь не поднимать головы, начал бинтовать Женьке бок.

— Крови много идет? — спросил Женька.

— Нет, ты не дергайся.

Кедров переполз к Женьке.

— Ты как, Жень? Куда попало?

— В бок. Жгет там…

— Доползешь?

— Доползу, наверное.

— Тарасов тебе поможет.

— Да я, может, и сам доползу. Только бок жгет.

— Бинт еще надо? — спросли Кедров Тарасова. Тарасов завязал бинт на узел.

— Не надо, — я намотал ему и свой. Возьми его автомат.

Кедров отнял у Женьки автомат.

— Я бы тебе помог, Жень, да фриц — осталось совсем немного, понимаешь? Жалко, если не притащим — столько возились с ним. Он, сволочь, знает много. Видел, как он рванул от меня?

— Нет. У тебя вода есть?

— Нет, шнапс есть — несколько глотков. Дать?

— Нет. Шнапс я не хочу. — Женька повернулся на спину и стал ловить ртом капли дождя. — Ты иди к нему.

— Да пошел он! — вдруг выругался Кедров. — Мы с Тарасычем тебя на плащ-палатку и…

— Он сам дойдет, — оборвал его Тарасов. — Сухо у него там, только шкуру рассекло, щупал я. Иди к фрицу. Если бы попало внутрь, крови было бы не столько.

— Иди, Игорь, иди, — сказал Женька, — Здесь ведь уже ничья земля. Как это по-английски?

— No man's land, — ответил ему Кедров.

— А по-немецки… По-немецки…

По-немецки Женька не знал.

Кедров переполз к пленному, развязал ему руки и ткнул бинт.

— На, перевяжись. Сможешь сам?

— Смогу.

— Куда тебе попало? — спросил Никольский пленного.

— В ногу, сзади. — Немец повернулся на боя и стал стаскивать нижнюю часть комбинезона и брюки. — Выше колена.

— А в зад ему не попало? — спросил Батраков Никольского.

— Нет. Говорит, что не попало.

Батраков угрюмо улыбнулся.

— Жаль. Как Женька? — спросил он Кедрова.

— Вроде ничего. Как Мокеич?

— Плохо, — сказал Никольский. — Без сознания. Из спины так и хлещет. Наверное, в легкие.

Бадяга зарядил пулемет последним магазином и переполз к Песковому.

— Дышит он?

— Дышит. Вернее, хрипит. Потащим на плащ-палатке?

— Да надо бы на плащ-палатке, на спине растрясешь.

Они наощупь зарядили диски, приготовили гранаты, подождали, когда стрельба утихнет, бесшумно вышли из лощины и пошли в ту сторону, где небо уже серело. Они не прошли и четверти часа, как их окликнули из секрета.

— Стой, кто идет?

Этот крик, в котором звучала угроза, показался им очень родным. Никольский ответил:

— Свои! Славяне!

— А ну ложись! Пароль! — крикнули из секрета.

— Черт его знает, какой он у вас! — крикнул в ответ Женька.

— Ложись — стрелять буду! — крикнули из секрета.

— Не настрелялся? — громко спросил Тарасов. — Погоди, настреляешься еще.

— С нами раненые! — крикнул сердито Кедров.

— Вы что, в штаны наложили! — крикнул насмешливо Песковой.

Через некоторое время из секрета им скомандовали:

— Подходи по одному! Оружие за спину!

В ходе сообщения сержант оправдывался перед Песковым:

— Что мы совы, что ли, что видят в темноте? А если бы вы были власовцы, что тогда?

— Мы бы тебя утащили, и все, — объяснил Никольский.

Их повели в тыл, к сараю, где горел небольшой костер. У костра сидели старший лейтенант с перевязанной головой, два автоматчика и санинструктор, а телефонист спал, лежа грудью на аппарате. Санинструктор перевязал Мокеича, поправил повязки у Женьки и у пленного. Старший лейтенант, морщась и то и дело притрагиваясь к бинту на голове, выслушал объяснения Никольского и Кедрова, вытащил из-под телефониста аппарат и позвонил.

— Ждите здесь, — сказал он. — Там о вас созваниваются.

Они обсохли у костра, почистили оружие, санитары унесли Мокеича. Рассвело, подошло время завтрака, и в сарай пришли батальонные офицеры, а о них никто старшему лейтенанту не звонил.

Песковой, покосившись несколько раз на термос, из которого старшина накладывал офицерам кашу из пшеницы с американскими консервами, изрезанными на кубики с ребром в ноготь, крякнул.

— Нам бы тоже не мешало горяченького.

— Покорми их, — сказал старший лейтенант старшине.

Старшина заглянул в термос.

— Пошли к кухне, — чужих обслуживаем без доставки.

— Пошли, — согласился Песковой и прихватил ведро.

Старшина посмотрел на ведро, потом на Пескового, потом опять на ведро.

— Мда…

— Под чаишко, — успокоил его Песковой.

Возле кухни, она была спрятана за полкилометра в кустарнике, в глубоком окопе, сидел на корточках худой повар. Очевидно, у него не все ладилось с печенью — он был желтоглазый и злой. Он услышал их шаги, высунулся, увидел старшину, молча вылез из окопа, приставил карабин к колесу кухни, влез на ступеньку и отбросил крышку котла.

Песковой быстро поставил на край кухни ведро.

— На сколько? — спросил повар и зачерпнул черпаком кашу.

— На девять.

Повар в упор посмотрел на Пескового и вывалил кашу в котел.

— Убирай посуду, ты не наш.

Старшина махнул рукой и сплюнул.

— Клади, разведчики.

Повар молча швырнул три черпака и взялся за крышку.

— К чужой кухне да с ведром…

— Добавь, за геройство, — сказал Песковой, — Мы такого гуся приволокли!

Повар поднял крышку.

— Ты сам гусь хороший.

Песковой пристально посмотрел в желтые глаза повара и вдруг глухо прочел:

— Уже нет на земле бизонов, и нет тех, кто видел бизонов!