Ради тебя

— Здесь родился, здесь вырос, здесь и старость подошла. Округу на сорок верст, как огород свой, знаю. Где какая сосенка, где какой гриб…

— Гриба еще нет, — сказал Бадяга.

— Известно — какой в мае гриб. Это я к слову сказал.

— А нога, дедушка. Как же ты…? — Женька не договорил.

Мокеич сложил руки на груди крест-накрест.

— Вы только доверьтесь, только доверьтесь — не подведу. Нога у меня такая отроду, а в ходьбе ничего.

— Мы к фронту идем, отец, — сказал Кедров. — А если что случится с тобой?.. Мокеич поднял подбородок и стал похож на исландского шкипера — рыжебородый, светлоглазый, с твердым ртом и квадратным подбородком.

— Случится — так что ж, печалиться обо мне некому. Сыны в армии, а бабка еще до войны померла. Разве что внуки поплачут, так детские слезы, что роса — пригрело солнышко, и нет их. — Мокеич обернулся к немцу. — Мне бы хоть чем-нибудь им отплатить.

— Так что, трогаемся? — спросил Батраков, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Хорошо, Василий Мокеич, идете с нами, — решил Никольский.

— Вставай, — сказал Кедров немцу. — Бери мешок.

— А ты, дедушка, сознательный, — сказал Женька уже на ходу.

— Будешь сознательный, — ответил Мокеич. Он пропустил немца вперед. — Поживи с ними два года, они тебе эту сознательность через зад вобьют.

Никольский засмеялся, и Мокеич сердито посмотрел на него.

— Ничего тут смешного нет? — Вы вот, вы вот на целых ногах, а два года до нас шли.

Никольский перестал смеяться.

— Так откуда шли, отец!

Никольский надел мешок и поправил гранатную сумку.

— От Волги? — понизив голос, спросил Мокеич.

— От Волги.

— А в Москве он не был?

— Не был. Подошел, правда, близко, чуть ли не до трамвайных остановок. Ты иди вперед.

— М-да… — сказал Мокеич, обгоняя Батракова и Кедрова. Я думал — брешут они. И про Волгу брешут, и про Ленинград, и про Москву.

— Все верно, — хмуро бросил Кедров.

Пошагав немного, Мокеич обернулся:

— Как же так оно получилось — пол-Расеи отдали?

Батраков тоже хмуро бросил ему:

— Долгий разговор, отец. Ты иди — надо торопиться.

Мокеич вздохнул.

— Иду. Эх, мать ее рябая жила!

Мокеич шел уверенно, словно всю войну водил группы через тылы немцев. Больше он не оборачивался, а шел и бормотал что-то под нос, и иногда сокрушенно тряс головой или взмахивал руками и хлопал ими себя по бокам.

Когда лес поредел, Никольский спросил его:

— Ты, Сусанин, не сбился?

Мокеич не понял:

— При чем тут — с усами?

— Мы верно идем? — переспросил Песковой.

— Верно, верней не придумаешь.

— Ты не кипятись, отец, — сказал Батраков.

— Я и не кипячусь, он кипятит, — буркнул через плечо Мокеич. — При чем тут усы? При чем, а?

Никольский засмеялся.

— Усы гусара украшают.

Мокеич показал ему пустые руки.

— Хорош гусар.

— Стрелять умеешь? — спросил Батраков, догоняя его.

Мокеич кивнул.

— До войны пользовался ружьишком. У нас тут зайцы, лисы…

— Из автомата сумеешь?

Мокеич снова кивнул.

— Да уж постараюсь не осрамиться, если растолкуете как следует.

— Бросай якорь! — скомандовал Никольский.

Все остановились.

Никольский подмигнул Женьке:

— Рядовой Женька! Обучить ополченца Суса… Крюкова автомату, — приказал он. — Использовать остатки света.

Мокеичу, наверное, было никак не понятно, как в этих обстоятельствах можно шутить.

— Это что, по-военному — остатки света? Вроде остатки керосина?

— Да ну его! — махнул рукой Женька и потащил Мокеича в сторону.

Он отдал ему автомат Горохова и два запасных диска. За четверть часа Женька научил его заряжать, перезаряжать и ставить на предохранитель.

— Нашего полку прибыло, — сказал серьезно Никольский, когда Мокеич, застенчиво улыбаясь, появился перед ними с автоматом.

Мокеич погладил ложе автомата, снял снова фуражку и повторил:

— Еще раз спасибо за доверие, товарищи разведчики.

В поздних сумерках Мокеич вывел их к опушке, повернул вправо и пошел вдоль нее до глубокого и широкого оврага.

На краю оврага он остановился.

— До ночи надо бы подождать здесь.

— В какой стороне Григорьевка? — спросил Никольский.

— Правее.

— Далеко?

— Верст семь будет, — уверенно ответил Мокеич.

— Как, Коля?

— Примерно столько, — ответил Батраков. — Если карта не врет. — Он поднял руку. — Слышите?

— Танки, — сказал Кедров.

— Может, и тягачи, — сказал Батраков. — Начались их тылы.

— Так-с, — протянул Никольский.

Все помолчали.

— Переждем здесь до ночи? — потом спросил Тарасов.

— Сколько до наших, как думаешь? — спросил Кедров Батракова.

— Не меньше, чем километров пять, — помедлив, ответил Батраков.

— Вот бы нащупать их стык, — сказал Никольский.

— Как его нащупаешь? — сказал Тарасов.

Все снова помолчали.

— Подождем здесь до ночи, — сказал Кедров.

Бадяга понюхал воздух.

— Дождем пахнет.

— Я и жду дождя, — сказал Мокеич. — Дождь нам на руку.

— Еще как бы на руку, — сказал возбужденно Песковой.

— Будет ли дождь? — спросил Никольский.

— По всем приметам — должен. Сильно парило, и нога сигналит цельную неделю. — Мокеич пошевелил хромой йогой.

— Время у нас есть, переждем здесь до ночи, — сказал Батраков.

— А может, в овраге? — спросил Мокеич.

— Там сыро, дедушка, — сказал Женька.

— И то верно, — согласился Мокеич, — Мы еще поверху с полверсты пройдем, а там спустимся.