Радуга тяготения

– Он жрать хочет, на краба клюнет. Ленитроп, не убивай его. На, да бога ж ради… – и вот краб летит, вертясь, по воздуху, ножки центрифужно раздернуты врозь: Ленитроп в замешательстве роняет бутылку, и краб тут же плюхается ему в другую ладонь. Точняк. Сразу же сквозь ее пальцы и собственную рубашку он чует пищевой рефлекс.

– Лана. – Трясущийся Ленитроп машет осьминогу крабом: – Хавчик подвезли, дружок.

Выдвигается другое щупальце. Его рифленая слизь на Ленитроповом запястье. Ленитроп швыряет краба на несколько футов дальше по берегу, и подумать только – осьминог и впрямь кидается за добычей: чутка волочит девушку и спотыкающегося следом Ленитропа, а потом отпускает. Ленитроп снова хватает краба, телепает им так, чтоб осьминог видел, и, приплясывая, уводит тварь дальше по берегу, а слюни текут из осьминожьего клюва, а глаза прикованы к крабу.

За это их краткое знакомство у Ленитропа сложилось впечатление, что данный осьминог душевно нездоров, хотя с чем тут сравнивать? Но в этой скотине безумная бурливость – как у неодушевленных предметов, падающих со стола, когда мы особо чувствительны к шуму и собственной неуклюжести и не хотим, чтоб они падали, некий бам! ха-ха, слышите? и вот опять, БАМ! в каждом движении головоногого, от которого Ленитроп рад убраться подальше, наконец мечет краба, как дискобол, со всей силы в море, и осьминог, рьяно плюхнувшись и булькнув, пускается в погоню, и вот уж нет его.

Хрупкая девушка лежит на пляже, глубоко вдыхает, остальные толпятся вокруг. Кто-то из танцовщиц поддерживает ее и говорит – «р» и носовые всё так же французски – на языке, который Ленитроп, забредая обратно в поле слышимости, не вполне распознаёт.

Галоп улыбается и слегка отдает честь.

– Отлично выступил! – восклицает Тедди Бомбаж. – Мне так было б не в жилу!

– Это почему? Краб-то был у тебя. Слууушь – а где ты его взял?

– Нашел, – отвечает Бомбаж с непроницаемой рожей.

Ленитроп пялится на этого индюка, но взгляда не перехватить. Чё з'хуйня творится?

– Выпью-ка я лучше вина, – решает Ленитроп.

Пьет прямо из горла. В зеленом стекле кособокими сферами всплывает воздух. Девушка наблюдает. Он останавливается передохнуть и улыбается.

– Благодарю вас, лейтенант. – Ни дрожи в голосе, а выговор тевтонский. Теперь ему видно ее лицо: мягкий нос лани, светлые ресницы, а глаза – кислотно-зеленые. Такой тонкогубый европейский рот. – Я едва не перестала дышать.

– Э-э – вы не немка.

Категорически качает головой:

– Голландка.

– И вы здесь уже…

Куда-то отводит глаза, протягивает руку, берет у него бутылку. Смотрит в море, вслед осьминогу.

– Они очень оптичные, не так ли. Я не знала. Оно меня увидело. Меня. Я не похожа на краб.

– Пожалуй, нет. Вы, барышня, роскошно смотритесь.

На заднем плане восхищенный Бомбаж тычет локтем Галопа. Ухарство атлантичное. Ленитроп берется за ее запястье и читает бирку уже без труда. Там грится: КАТЬЕ БОРГЕСИУС. Под пальцами громыхает ее пульс. Она Ленитропа откуда-то знает? странно. На лице у нее смесь узнавания и внезапной прозорливости…

Стало быть, здесь, на пляже, в компании с чужими, голоса наливаются металлом, каждое слово – режущий лязг, а свет, хоть и яркий, как прежде, уже не так просвещает… это внутрь сочится пуританский рефлекс – видеть иные порядки за видимым, также известен как паранойя. В морском воздухе жужжат бледные силовые линии… выдвигают себя пакты, коим присягнули в покоях, давно уж разбомбленных до горизонтальных проекций, причем не вполне по прихоти войны. О, то был отнюдь не «нечаянный» краб, ас, – не случайные осьминог или дева, фигушки. Структура и детали появятся потом, а вот окружающее коварство он чувствует мгновенно, сердцем.

Еще некоторое время они сидят на пляже, доедают завтрак. Только вот простой день – птички и солнышко, девушки и вино – уже слинял украдкой от Ленитропа. Галоп постепенно косеет, расслабляется, становится все забавнее по мере того, как пустеют бутылки. Он застолбил себе не только ту, на кого в самом начале упал глаз, но и ту, кого, без сомнения, убалтывал бы сейчас Ленитроп, не возникни этот осьминог. Галоп – посланец из невинного, доосьминожьего прошлого Ленитропа. Бомбаж, напротив, сидит совершенно тверезый, усы невстрепаны, мундир по уставу – наблюдает за Ленитропом пристально. Его спутница Гислен, миниатюрная и стройная, ножки красотки с плаката, длинные волосы зачесаны за уши и ниспадают на спину, елозит круглой попкой в песке, пишет маргиналии к Бомбажеву тексту. Ленитроп, свято убежденный, что у женщин, как у марсиан, есть такие антенны, которых нет у мужчин, за нею приглядывает. Глазами с ней встречается всего разок – у нее они при этом распахиваются загадочно. Ей что-то известно, ей-богу. По пути обратно в Казино с порожней тарой и корзиной, где лишь утренний сор, удается перемолвиться с ней словом.

– Ну и пикничок, нессы-па?[107]

У ее рта появляются ямочки.

– Вы все время знали про осьминога? Я подумала, потому что так похоже на танец – все вы.