Радуга тяготения

– Я сегодня одну видел у него в мешке. Краем глаза. Рассматривать не пытался. Он работает в Верховном главнокомандовании союзных войск, в конце концов, – наверное, в том-то все и дело.

– Нет, не в том-то. Как насчет этого-то… – и Ленитроп рассказывает о своем полуночном свидании с Катье. На миг они как будто бы едва ль не снова в бюро АХТУНГа, и падают ракеты, и чай в картонных стаканчиках, и все опять хорошо…

– Пойдешь?

– А не стоит? Думаешь, она опасна?

– Я думаю, она восхитительна. Если б не Франсуаз, не говоря уж про Ивонн, я бы несся к ее двери с тобой наперегонки.

– Но?

Но часы над баром щелкают лишь раз, затем еще, храповиком отмеряя минуты в их прошлое.

– Либо то, что у тебя, – заразно, – начинает Галоп, – либо за мной они тоже приглядывают.

Они смотрят друг на друга. Ленитроп вспоминает, что, если не считать Галопа, он тут совсем один.

– Рассказывай.

– Если смогу. Он изменился – но у меня ни клочка улик. С тех пор, как… не знаю. С осени. Больше не толкует о политике. Господи, в какие мы только дебри ни… О своих планах после дембеля тоже больше не распространяется, а раньше только о них и говорил. Я думал, это Блиц его доконал… но после вчерашнего мне кажется, тут что-то еще. Черт, грустно-то как.

– Что произошло?

– Ай. Ну как бы – не угроза. Не серьезная, во всяком случае. Я мимоходом, в шутку, ляпнул, что запал на твою Катье. А Бомбаж вдруг как-то похолодел весь и говорит: «Я бы на твоем месте держался от нее подальше». Потом прикрыл это смешочком, будто и сам глаз на нее положил. Но тут другое. Мне – мне он больше не доверяет. Я… у меня такое чувство, будто я ему просто чем-то полезен, только я не вижу, чем. И он меня терпит, пока я ему полезен. Старые университетские связи. Не знаю, бывало ли с тобой такое в Гарварде… а я в Оксфорде время от времени ощущал некую причудливую структуру

, в которой никто не признавался, – она расползлась далеко за Тёрл-стрит, дальше Корнмаркет, в некие договоренности, снабжение, счета, выставляемые… толком не знаешь, кем же, когда и как они попытаются взыскать… но я-то думал, это все праздное, лишь на кромке того, ради чего на самом деле я там был, понимаешь…

– Еще бы. В этой Америке тебе сообщают первым делом. Гарвард – он для другого. «Образование» – это как бы для отвода глаз.

– Видишь, какие мы здесь невинные.

– Некоторые – может быть. Жалко, что с Бомбажем так.

– Я все равно надеюсь, что не в том дело.

– Наверное. Но как нам сейчас быть?

– А, ну я бы сказал – иди на свидание все равно, будь осторожней. Держи меня в курсе. Может, завтра я тебе расскажу о своем приключеньице-другом для разнообразия. И если нужна будет помощь, – сверкают зубы, лицо чуть рдеет, – ну, я тебе помогу.

– Спасибо, Галоп.

Господи, британский союзничек. Заглядывают Ивонн и Франсуаз, манят их наружу. В Himmler-Spielsaal к chemin-de-fer[109] до полуночи. Ленитроп отыгрывается, Галоп продувается, а девушки выигрывают. Бомбажа не видно, хотя весь вечер туда-сюда бродят десятки офицеров, бурые и далекие, как на ротогравюре. И его девушки Гислен тоже не видать. Ленитроп спрашивает. Ивонн пожимает плечами:

– Гуляет с твоим другом? Кто знает?

Длинные волосы и загорелые руки Гислен, улыбка на лице шестилетки… Если выяснится, что ей и впрямь что-то известно, не грозит ли ей чего?

В 11:59 Ленитроп поворачивается к Галопу, кивает девушкам, пытается похотливо хмыкнуть и отвешивает другу быстрый и нежный тычок в плечо. Однажды, еще в подготовительной школе, перед тем как отправить Ленитропа в игру, тренер двинул его так же, придав уверенности секунд на пятьдесят, пока его не втоптала жопой в землю орда атакующих защитников из Чоута, у каждого – инстинкты и масса носорога-убийцы.

– Удачи, – говорит Галоп – и не шутит, а рука уже тянется к сладкой шифоновой попке Ивонн. Минуты сомнений, да да… Ленитроп поднимается по красному ковру лестницы (Добро Пожаловать Мистер Ленитроп Добро Пожаловать К Нам В Структуру Мы Надеемся Вам У Нас Понравится), малахитовые нимфы и сатиры парализованы в погоне друг за дружкой, вечнозеленые, на безмолвных площадках, вверх, к единственному немигающему оку лампочки на вершине…

У ее двери он медлит ровно столько, чтобы пригладить волосы. На Катье теперь белая ротонда, вся в блестках, с подкладными плечами, зазубренные перья страуса у выреза шеи и запястий. Без тиары: в электричестве ее волосы – свежий снег. Но внутри горит одна ароматическая свеча, и все апартаменты омыты лунным светом. Катье разливает бренди по старым коньячным бокалам из флинта, и когда протягивает Ленитропу, их пальцы встречаются.

– Не знал, что вы так сходите с ума по этому гольфу! – Учтивый романтичный Ленитроп.

– Он был приятный. И я с ним была приятна, – один глаз как бы ерзает, лоб нахмурен. Ленитроп боится, не расстегнута ли у него ширинка.

– И не обращали внимания на меня. Почему? – Умно ты тут напрыгнул, Ленитроп, – но она лишь испаряется под вопросом и воплощается заново в другом углу…