Радуга тяготения

Она утонула в глубокой постели и тянет за собой его – в пух, атлас, серафическую и цветочную вышивку, тут же разворачивается и принимает его эрекцию в свой растянутый камертон, в единую дрожь, по которой настроена вся ночь… они ебутся, и вся она сотрясается, тело стробирует в милях под ним средь сливок и ночной синевы, все звуки подавлены, глаза полумесяцами в золотых ресницах, гагатовые серьги, длинные, октаэдральные, взлетают беззвучно, бьют ее по щекам, черный дождь со снегом, его лицо над ее лицом неколебимо, исполнено тщательной методики – ради нее ли? или настроено на Ленитропическую Пристыковку, на которую Катье настропалили, – она его раскочегарит, на нее взберется не пластиковая оболочка… она все больше хрипит, переступает через порог к звуку… думая, что она сейчас кончит, он запускает руку ей в волосы, старается обездвижить ее голову, ему нужно видеть ее лицо: и вдруг это борьба, яростная и настоящая – она не сдаст своего лица, – и тут как гром среди ясного неба Катье и впрямь начинает кончать, а с нею – и Ленитроп.

Почему-то она, кто никогда не смеется, стала самой маковкой всплывающего из глубин пузырька смеха. Потом, уже готовая уснуть, она прошепчет к тому же:

– Смеюсь, – опять смеясь.

Ему захочется сказать: «А, Они вам разрешили», – хотя, с другой стороны, может, и не разрешили. Но та Катье, с которой он говорит, пропала, да и его глаза уже закрылись.

Как ракета, чьи клапаны под воздействием дистанционного управления открываются и закрываются в назначенное время, Ленитроп на некоем уровне вхождения в сон перестает дышать носом и принимается дышать ртом. Вскоре это перерастает в храп, который, бывало, сотрясал двойные оконные переплеты, раскачивал ставни и люстры с неистовым перезвоном колокольцев, да уж да-а-а уж… Катье при первом раскате просыпается и лупит Энию подушкой по голове.

– Хватит.

– Хм-м.

– Я чутко сплю. Только захрапишь – получишь, – и машет подушкой.

Да уж, не шуточки. Номер с храпом, шмяк подушкой, проснуться, сказать «хм-м», снова уснуть длится чуть ли не до утра.

– Ладно, ладно, – наконец, – кончай.

– Ты дышишь ртом! – вопит она.

Он хватает свою подушку и замахивается. Катье увертывается, перекатывается, падает на пол, парируя подушкой, отступает к серванту с киром. Ленитроп не понимает, что Катье задумала, пока та не отшвыривает подушку и не берет бутылку сельтерской.

Что-что, Бутылка Сельтерской? А это что за срань? Какой еще интересненький реквизит Они сюда внедрили, за какими еще американскими рефлексами охотятся? Ну а где банановые заварные пирожные, а?

Он болтает двумя подушками и наблюдает за ней.

– Еще один шаг, – хихикает она.

Ленитроп подныривает лупит ее по заднице после чего она, ессессно, отоваривает его из бутылки. Подушка лопается на мраморном бедре, лунный свет в комнате задыхается от пуха и перьев, а вскоре и орошается моросью от фонтанов сельтерской. Ленитроп пытается перехватить бутылку. Скользкая девушка выворачивается, прячется за креслом. Ленитроп берет с серванта графин бренди, откупоривает и мечет прозрачную янтарную бульку с псевдоподиями через всю комнату – дважды на лунный свет и прочь из него, чтобы расплескалась по ее шее, меж грудями с черными кончиками, стекла́ ей по ляжкам.

– Сволочь, – опять окатывает его сельтерской.

Опадающие перья липнут к их коже, оба носятся по всей спальне, ее крапчатое тело вечно отступает, в этом свете ее даже в упор не всегда разглядишь. Ленитроп то и дело натыкается на мебель.

– Ух доберусь я до тебя!

В каковой миг она распахивает дверь в гостиную, заскакивает туда, снова захлопывает так, что Ленитроп в эту дверь втыкается на бегу, пружинит от нее, грит «блядь», открывает дверь и видит, как Катье машет пред ним красной дамастовой скатертью.

– Что это? – интересуется Ленитроп.

– Магия! – кричит она и набрасывает на него скатерть, четко морщащие складки разлетаются в воздухе споро, как кристаллические разломы, и красно. – Смотри не пропусти, как у меня исчезнет один американский лейтенант.

– Хватит дурака валять, – Ленитроп бьется, стараясь выбраться наружу. – Как мне смотреть, если я внутри. – Он нигде не находит края и слегка паникует.

– В этом и суть, – вдруг внутри, с ним рядом, губы у него на сосках, руки трепещут в волосах у него на затылке, медленно тянет его за собой к глубокому ковру. – Моя синичка.

– А ты где это смотрела, эй? Помнишь, как он ложится в п-постель с этим козлом?

– Ой, не спрашивай…

На сей раз это добродушный скоординированный перепихон, оба как бы сонные, все в липких перьях… кончив, лежат близко друг к другу, такие разжиженные, что не шевельнуться, м-м, дамаст и ворс, тут внутри уютно и красно, как в утробе… Свернулся, захватив ее ступни своими, хуй угнездился в теплой луке между ее ягодиц – Ленитроп честно пытается дышать носом, и они задремывают.