Радуга тяготения

Мистер Стрелман решил провести Пятидесятницу на море. Его нынче слегка преследует величие, да так, ничего страшного, разве что – ну, пожалуй, мнится ему, пока он носится по коридорам «Белого явления», что все прочие словно застыли в позах откровенного паркинсонизма, он же сам остался единственным проворным и непарализованным. Вновь настал мир, в ночь Победы в Европе на Трафальгарской площади голубю негде сесть, в учреждении до горячки пьяны, обнимаются и целуются все, кроме блаватского крыла Отдела Пси, которое в День Белого Лотоса свершало паломничество в дом 19 по Авеню-роуд, Сент-Джонз-Вуд.

Снова есть время на отпуск. Стрелман полагает, что в некотором роде обязан отпустить вожжи, но еще, конечно, Кризис. Посреди Кризиса лидеру надлежит выказывать самообладание, до отпускного настроя включительно.

С тех пор, как недотепистые ослы из военной разведки в Цюрихе упустили Ленитропа, о нем ни словечка почти месяц. Фирма чуток прискучила Стрелману. Его мудрая стратегия, похоже, не выгорела. В первых беседах с Клайвом Мохлуном и прочими она казалась неуязвимой: дать Ленитропу слинять из казино «Герман Геринг», а там пускай его Секретная служба пасет, а не ПИСКУС. Экономия. Счет за слежку – самый болезненный шип в венце финансовых незадач, каковой Стрелман, очевидно, обречен носить до скончания проекта. Клятое финансирование уничтожит его, если Ленитроп не сведет с ума раньше.

Стрелман дал маху. Он лишен даже Теннисоновой радости сказать «кто-то» дал маху. Нет, он и он один санкционировал англо-американской команде из Харви Прыта и Флойда Потьери расследование произвольной выборки сексуальных приключений Ленитропа. Бюджет наличествовал, что плохого-то? Одержимыми Жевунами они прямо поскакали по эротическому Пуассону. Дон-Жуанова карта Европы – 640 в Италии, 231 в Германии, 100 во Франции, 91 в Турции, но, но, но – в Испании! в Испании 1003! – вот она, лондонская карта Ленитропа, и двух сыскарей до того заразила всепобеждающая любовь к бездумным наслаждениям, что они теперь целыми днями сидят в ресторанных садиках, канителятся над салатом с хризантемой и запеченной бараниной или шныряют подле зеленщиков:

– Эй, Прыт, глянь, дыня мускусная! Я таких не видал с Третьего Срока – ух, ты понюхай, какая красота! Ну так чего, может, дыньку, Прыт? А? Давай, а?

– Блестящая идея, Потьери, блестящая.

– Э… Ну, выбери, какую ты себе хочешь, ага?

– Какую я себе хочу?

– Ага. Я вот какую буду, – разворачивается и показывает – так негодяи разворачивают к себе личики девушек, которым грозит беда, – эту я беру, нормально?

– Но но я думал, мы вместе… – вяло тыча в дыню, кою не вполне способен объявить собственностью Потьери, – в сетчатой инталии ее, словно меж кратеров бледной луны, взаправду проступает лицо, лицо плененной женщины, чьи глаза опущены долу, веки гладки, как персидские стеклянные потолки…

– Ну, нет, я обычно, э… – Потьери неловко, его будто вынуждают оправдываться за то… за то, что ест яблоко или даже виноградину в рот кидает, – просто, ну, как бы, ем их… целиком, понимаешь, – хихикнув – он надеется, вышло дружелюбно, – дабы вежливо дать понять, сколь диковинна

эта дискуссия со светских позиций…

…но в хихике его Прыт слышит не то: слышит улики психической неустойчивости этого отчасти конезубого и угловатого американца, который теперь танцует от одного английского крыльца к другому, дряблый, как уличная марионетка на ветру. Тряся головой, Прыт все же выбирает себе целую мускусную дыню, соображает, что ему предоставили платить – непомерные деньги, – и скачет вслед за Потьери, и оба они скок-поскок, тра-ля-ля-ля бабах мордой в очередной тупик:

– Дженни? Нет, тут нету никакой Дженни…

– А Дженнифер? Женевьевы?

– Джинни, – (может, описка), – Вирджинии?

– Коли вы, джентльмены, насчет развлечься…