Радуга тяготения

Пропажа Ленитропа, естественно, поставила «Шелл-Мекс-Хаус» на уши. На свободе человек, который знает все, что можно знать – не просто об А4, но о том, что знает об А4 Великобритания. В Цюрихе советских агентов пруд пруди. А если Ленитроп уже у них? Весной русские заняли Пенемюнде, и, похоже, они же получат центральный ракетный полигон в Нордхаузене – очередная ялтинская сделка… По меньшей мере три конторы, ВИАМ, ЦАГИ и НИСО[151], плюс инженеры от других комиссариатов, вот прямо сейчас – в оккупированной Советами Германии, со списками персонала и оборудования, назначенных к переправке на восток. Артиллерийско-техническая служба американских сухопутных сил и стадо конкурирующих с ней исследовательских групп – сфера влияния ВЕГСЭВ – деловито сгребают все, что под руку попадется. Они уже задержали фон Брауна и еще 500 человек, интернировали их в Гармише. А если Ленитроп у них?

К тому же, Кризис усугубляется дезертирствами: Ролло Грошнота снова приняли в Общество психических исследований, Паток открывает практику, Мирон Ворчен вновь на радио с утра до ночи. Мехико отдаляется. Эта Боргесиус исполняет свои еженощные обязанности, но поскольку Бригадир разболелся (старый дурак забывает про антибиотики? Стрелману что, всё делать самому?), она уже нервничает. Само собой, Геза Рожавёльдьи работает по-прежнему. Фанатик. Рожавёльдьи не уйдет никогда.

Ну, в общем. Отпуск на море. Группа укомплектована из политических соображений: Стрелман, Мехико, Мехикова девица, Деннис Штакет и Катье Боргесиус. Стрелман нацепил туфли на веревочной подошве, довоенный котелок и редкую улыбку. Погодка небезупречна. Облачно, ветер ближе к вечеру нагонит мурашек. От автодрома за серыми стальными балками у променада несет озоном, с тележек пахнет морскими гадами и соленым морем. На галечном пляже не протолкнуться от семей: босые отцы, чьи пиджачные пары топорщатся белыми воротниками, матери в блузках и юбках, рывком выдернутые из камфорных грез длиною в войну, повсюду носятся дети в шортиках-юбочках, подгузниках, комбинезончиках, штанишках, гольфиках, итонских панамках. Сласти, кока-кола, мороженое, моллюски, устрицы и креветки с солью и соусом. Пинболы корчатся под руками фанатичной солдатни и их девчонок – все исходят английским языком тела, ругаются, стонут, когда яркие шарики грохочут по деревянной полосе препятствий сквозь дзыни, мигание, хлопанье флипперов. Ослы молвят «иа» и срут, дети туда наступают, их родители кричат. Мужчины утопают в полосатых шезлонгах, обсуждают дела, спорт, секс, но чаще всего – политику. Шарманка выводит увертюру Россини к «La Gazza Ladra»[152] (коя, как мы увидим позднее, в Берлине, знаменует взлет музыки, которым все пренебрегли, предпочтя Бетховена, не пошедшего дальше деклараций о намерениях), и без малых барабанов и звучности духовых она сладка, полна надежды, обещает лавандовые сумерки, павильоны из нержавейки, и все наконец возвысятся до аристократии, и любовь без никакой платы…

На сегодня план Стрелмана в том, чтоб о делах не говорить, – пускай беседа течет более или менее органично. Подождем, когда остальные себя выдадут. Но всех обуревает застенчивость – или скованность. Болтают по минимуму. Деннис Штакет с похотливой улыбкой созерцает Катье, то и дело подозрительно косясь на Роджера Мехико. У Мехико меж тем трения с Джессикой – такое теперь все чаще, – и сейчас эти двое друг на друга даже не глядят. Катье Боргесиус устремила взор в морские дали – и не поймешь, что с этой-то творится. Стрелман по-прежнему как-то неотчетливо боится ее, хоть и не знает за ней никаких рычагов. Ему еще многое неизвестно. Пожалуй, сейчас его больше всего тревожит ее связь – если таковая имеется – с Пиратом Апереткином. Тот несколько раз наезжал в «Белое явление», спрашивал о Катье весьма подчеркнуто. Недавно, когда ПИСКУС открыли новое отделение в Лондоне (которое некий остряк, вероятно, этот молодой болван Уэбли Зильбернагель, уже окрестил «Двенадцатым Домом»), Апереткин начал ошиваться там целыми днями – клеит секретарш, то в одну папку попробует заглянуть, то в другую… Что за дела-то? Какую-такую загробную жизнь после Дня победы в Европе обнаружила Фирма? Чего хочет Апереткин… какова его цена? Влюбился в эту Мамзель Боргесиус? Эта женщина вообще к любви-то способна? Любовь? От одного этого не захочешь, а заорешь. Каково ее представление о любви…

– Мехико, – хватая молодого статистика за локоть.

– А? – Роджера прервали: он любовался обворожительным виденьем, чуток смахивает на Риту Хейуорт, в цельном наряде в цветочек, бретельки иксом пересекают гибкую спину…

– Мехико, у меня, кажется, галлюцинации.

– Правда? Серьезно? И что вы видите?

– Мехико, я вижу… вижу… В смысле – что я вижу, сопляк? Я слышу.

– Ладно, и что же вы слышите? – Роджер теперь отчасти сварлив.

– Вот сейчас я слышу вас

, вы спрашиваете: «Ладно, и что же вы слышите?». И мне это не нравится!

– Почему.

– Да потому что галлюцинации хоть и неприятны, но уж точно приятнее вашего голоса.