Радуга тяготения

А теперь… Космические Шлемы! Вероятно, поначалу вы испугаетесь, заметив, что они изготовлены вроде бы из черепов. Во всяком случае купол сего малоприятного головного убора – явно череп некоего гуманоида, только увеличенный… Возможно, здесь, под горой, жили Титаны, и черепа их собирали, как гигантские грибы… В глазницы врезаны кварцевые линзы. Можно вставлять фильтры. Носовая кость и верхние зубы заменены металлическим дыхательным аппаратом – множество прорезей и решетка. На месте нижней челюсти надстройка, практически лицевой гульфик из железа и эбонита – наверное, для радиопередатчика, – что выпирает черно и неотвратимо. За дополнительные марки разрешат нацепить такой шлем. А уже внутри этих желтых пещер, когда глядите сквозь глазницы нейтральной плотности и слушаете, как шипит дыхание меж черепных костей, то, что вы принимали за душевное равновесие, вряд ли спасет. Отсек, где квартировало Шварцкоммандо, – уже не занимательная иллюстрированная лекция о дикарях, которые адаптируются к XXI веку. Выясняется, что молочные калебасы – всего-навсего из какого-то пластика. Там, где, как грит традиция, Энциан испытал Просветление – при поллюции во сне о совокуплении со стройной белой ракетой, – осталось темное пятно, по-прежнему чудесным образом влажное, и висит запах – предполагается, что семени, но больше смахивает на мыло или отбеливатель. Настенная живопись лишилась замысленной примитивной грубости и набрала примитивной пространственности, глубины и блеска – прямо скажем, превратилась в диорамы «Обещание Космических Путешествий». Залитое карбидным светом, что шипит и воняет, как изо рта у давнего знакомца, зрелище это притягивает взгляд. Спустя несколько минут уже различаешь движение – даже на невероятных расстояниях, обозначенных масштабами: да, мы болтаемся на последнем отрезке траектории до Ракетенштадта, позади трудная магнитно-бурная ночь, вихревые течения еще просверкивают сквозь железо дождевыми каплями, что цепляются к иллюминаторам… да, се Град: бессильные «Фигассе

!» и «Ну надо же!» отлетают эхом, а мы толпимся у цветка иллюминатора в солевом подземелье… Как ни странно, нам предстают не те симметрии, которые мы запрограммированы узреть, вовсе не стабилизаторы, не обтекаемые углы, не пилоны и не простые прочные геометрии формального ви́дения – это все для трусливых игроков, оставшихся на Экскурсию в пронумерованных штольнях. Нет, сей Ракетоград, бело освещенный в покойных сумерках космоса, нарочно выстроен так, чтоб Избегать Симметрии, Допускать Сложность, Вселять Ужас (из Преамбулы к Доктрине Иммахинации) – но туристам приходится сопоставлять этот вид с тем, что они помнят о своих временах и планете, – с винной бутылкой, разбившейся в раковине, остистыми соснами, что тысячелетиями обгоняли Смерть, много лет назад позаброшенными бетонками, прическами конца 1930-х, индольными молекулами, особенно полимеризованными

индолами, как в «Имиколексе G»…

Стоп – это кто подумал? Радары, засекайте, да скорей же…

Но цель ускользает.

– У них там внутри охрана своя, – говорит Ленитропу молодой летеха. – Мы только Наружная Охрана. Отвечаем до Штольни номер Нуль, Энергообеспечение и Освещение. Вообще-то непыльная работенка.

Жизнь хороша, передислоцироваться никто особо не жаждет. Имеются фройляйны – они трахаются, стряпают и стирают белье. Летеха может навести Ленитропа на шампанское, меха, фотоаппараты, сигареты… Ленитропа же вряд ли одни ракеты интересуют, да? это же бред. Не поспоришь.

Пожалуй, один из сладчайших плодов победы – после сна и мародерства – возможность плевать на знаки «стоянка запрещена». По всему городу зачеркнутые «P» в кружочках – прибиты на деревья, прикручены к балкам, – но к прибытию мятого «мерседеса» основные въезды в тоннель уже почти забиты.

– Блядь, – вопит молодой танкист, выключает мотор и бросает немца под непонятным углом на широком глинистом подъезде. Не вынув ключей из зажигания – Ленитроп учится замечать такие вещи…

Вход в тоннель – параболический. Эдак по-альберт-шпееровски. Короче, в тридцатых кто-то запал на параболы, Альберт Шпеер отвечал тогда за Новую Немецкую Архитектуру, а потом стал министром снаряжения и формальным главным заказчиком А4. Эту вот параболу блистательно измыслил Шпееров ученик по имени Этцель Ёльш. Он различал параболический абрис в эстакадах автобана, в спортивных стадионах u. s. w. и полагал, что ничего современнее ему в жизни не встречалось. Вообразите, как он был потрясен, узнав, что парабола – еще и уготованная ракете пространственная траектория. (На самом деле он выразился так: «А, ну хорошо».) В честь гунна Аттилы его назвала мать – никто так и не выяснил, почему. На верхушке его параболы располагались высокие хоры, и железнодорожные пути бежали под них, сталь – в сумрак. Прибитый матерчатый камуфляж заворачивается по краям. Гора откосами уходит вверх, там и сям среди кустов и деревьев выступает скальная порода.