Радуга тяготения

Сейчас раннее утро. Дыхание Ленитропа белеет в воздухе. Только что пробудился от сновидений. Часть I стихотворения, текст сопровождается лубочными иллюстрациями – женщина прибывает на собачью выставку, где к тому же некоторым образом устраивают случки. Привезла пекинеса, суку с тошнотворно миленьким имечком, какая-то Лапуся или Ути-Пуси, что-то такое – собаку надо обслужить. Женщина коротает время в садовых декорациях с другими такими же среднеклассными дамочками, и тут слышит из ближайшего вольера, как кончает ее сука. Вопль не смолкает – не бывает так долго, и вдруг женщина понимает, что это ее собственный голос – нескончаемый вопль сучьего наслаждения. Остальные вежливо делают вид, что не заметили. Ей стыдно, но она беспомощна, ее подгоняет жажда найти и выебать особь другого вида. Она отсасывает у пестрого двортерьера, который полез на нее посреди улицы. На голом поле у колючей проволоки, где по-над облаками палит зима, высокий жеребец понуждает ее покорно преклонить колена и целовать ему копыта. Коты и норки, гиены и кролики ебут ее в авто, в чащах ночных лесов, у водопоя в пустыне.

В завязке Части II она выясняет, что беременна. Муж ее, добродушный тупица, торговец сетчатыми дверьми, заключает с ней соглашение: ее обещание не проговорено, однако взамен он через девять месяцев отвезет ее, куда она хочет. И на исходе срока он – посередь реки, американской реки, в гребной шлюпке, налегает на весла – везет жену в странствие. Основной цвет в этой части – фиолетовый.

В Части III она на дне речном. Утонула. Но чрево ее переполняют жизненные формы. «Применяя ее, как русалку» (строка 7), они перемещают ее по зеленым речным глубинам. «И когда все закончилось вновь, / Паскудосси, ратай подводный, / Что весь день трудился в полях, / Чрева патину зрит в глубине» (строки 10–13) и извлекает ее из воды. Он – классически бородатый Нептун, ликом стар и безмятежен. Из тела ее исторгается поток всевозможных существ, осьминогов, северных оленей, кенгуру. «Кто опишет всю жизнь, / Что покинула чрево ее?» Паскудосси, вознося ее на поверхность, видит поразительное извержение лишь краем глаза. Наверху тихое и солнечное зеленое озеро или пруд, берега заросли́, занавешены ивами. Зудит и виснет над водою мошкара. Основной цвет теперь – зеленый. «И едва они выплыли к солнцу / Труп ее в воде опочил, / И в недрах лета / Разошлись созданья искать / Каждый свою любовь / В полдень яркий и знойный, / А река себе мирно текла…»

Сон не отстает. Ленитроп цепляет наживку, садится на корточки, закидывает бечевку в Шпрее. Вскоре закуривает солдатскую и долго-долго не двигается, а туман бело скользит сквозь прибрежные дома, где-то в вышине гудят незримо боевые самолеты, а в проулках с лаем шныряют собаки.

* * *

Опорожнившись, интерьер – стального оттенка. Заполнившись толпой, он зеленый, уютная такая кислотная зелень. Солнце льется в иллюминаторы тех надстроек, что повыше («Rücksichtslos»[254] у нас кренится под неизменным углом 23°27′), а нижние помещения заставлены стальными умывальниками. В конце каждой суб-латрины – раздача кофе и пип-шоу в ручных кинематоскопах. У срочников в машинках – бабы постарше, не такие блистательные, на вид совершенно не тевтонские. По-настоящему втаренные и расово золотые помидорчики, натюрлих, достаются офицерам. И тут нацистский фанатизм.