Радуга тяготения

Из судовой радиостанции трещат русские передачи, а статикой дует, как пеленами дождя. На берегу возникают огоньки. Прокаловски вырубает главный выключатель и гасит весь свет на «Анубисе». Временами видны будут лишь проблески огней святого Эльма – на траверсах, с острых концов станут трепетать белым, выдавая антенны и штаги.

Белое судно, замаскированное бурей, безмолвно шмыгнет мимо великой руины Штеттина. Дождь по левому борту на минуту стихнет, и явятся последние разломанные деррики и обугленные склады, такие мокрые и блестящие, что чуть ли не носом их чуешь, и начала болотин, которые отчетливо смердят, и все необитаемо. Затем берег снова скроется из виду, будто в открытом море. Одер-Хафф раскинется вокруг «Анубиса» шире. Сегодня ночью патрульных катеров не будет. Из тьмы с грохотом налетят барашки, станут разбиваться над баком, и рассол потечет из пасти золотого шакала… Графа Вафну станет мотылять по всей корме в одной белой бабочке, с полными горстями красных, белых и синих фишек, которые рассыплются с треском по палубе, – он никогда их не обналичит… Графиня Бибескью, на полубаке грезящая о четырехлетней давности Бухаресте, о январском терроре, о «Железной гвардии», что вопит по радио Да здравствует смерть, о телах евреев и леваков, подвешенных на крюки городских скотобоен, и с них каплет на половицы, воняющие мясами и шкурами, пока груди ей сосет 6–7-летний мальчишка в бархатном костюмчике Фаунтлероя, и мокрые их волосы сливаются воедино до полной неразличимости, как и стоны их, исчезнет во внезапной белизне, взорвавшейся над баком… и чулки побегут стрелками, и шелковые платья поверх вискозных юбок зароятся муаром… стояки обмякнут без предупреждения, костяные пуговицы затрясутся в ужасе… фонари зажгут вновь, и палуба станет ослепительным зерцалом… и совсем вскоре Ленитропу помстится, будто он ее видит, он решит, что опять нашел Бьянку – темные ресницы склеились наглухо и лицо течет дождем, он увидит, как она оступится на ослизлой палубе как раз в тот миг, когда «Анубис» круто заложит на левый борт, и даже на сем этапе происходящего – даже на таком расстоянии – кинется за ней, особо не раздумывая, сам поскользнется, когда она исчезнет под меловыми спасательными леерами и пропадет, а он пошатнется, стараясь дать задний ход, но слишком уж споро ему вмажет по почкам и чересчур легко перевалит его через борт, и – адьос, «Анубис» и весь его груз вопящих фашистов, и нет больше кораблика, даже черного неба нет больше, потому как дождь хлещет по Ленитроповым падучим глазам быстрыми иголками, и сам он падает – даже не вскрикнув «помогите», лишь кротко и слезно проблеяв ой бля

, а ведь слезами ничего не добавить исхлестанному белому опустошенью, что сегодня ночью считается Одер-Хаффом…

* * *

Голоса – немецкие. Похоже на рыбацкий смэк с зачем-то снятыми сетями и стрелами. На палубе навален груз. Ленитропа пристально рассматривает с миделя розоволицый юноша – то подастся вперед, то отступит.

– На нем вечерний костюм, – кричит юноша в рубку. – Это хорошо или плохо? Вы ж не из военной администрации, правда?

– Детка, господи, я тону. Да я расписку напишу, если хочешь.

Вот тебе и «Здарова, Кореш» по-немецки. Юноша протягивает розовую руку – вся ладонь в морских желудях – и втаскивает Ленитропа наверх, уши отмерзают, соленые сопли льются из носа, Ленитроп шлепается на деревянную палубу, смердящую поколеньями рыбы и ярко исшрамленную грузом потверже. Суденышко вновь прибавляет ход, ускоряясь неимоверным толчком. Ленитропа влажно катит к корме. За ним под дождем взметывается огромный петушиный хвост пены. До кормы из рубки доносится взрыв маниакального хохота.

– Эй, кто или что тут этим судном командует, а?

– Матушка, – розовый мальчишка присел рядом, как бы беспомощно извиняясь. – Гроза открытых морей.

Эту даму с наливными щечками зовут фрау Гнабх, а ее отпрыска – Отто. Когда накатывает материнская нежность, матушка зовет его Молчун Отто, полагая, что это очень смешно, однако ее старит. Пока Ленитроп стаскивает смокинг и развешивает его внутри на просушку, а сам заворачивается в старое армейское одеяло, мать с сыном рассказывают, как они каботажат с товарами для черного рынка по всему Балтийскому побережью. Ну а кто еще выйдет сегодня в море, в такую-то непогодь? Его лицу можно верить, Ленитропову то есть, люди ему что угодно расскажут. Вот сейчас, похоже, они направляются в Свинемюнде – взять груз на борт, доставить назавтра куда-то на Узедом.

– Знаете человека в белом костюме, – цитируя Лиху Леттем, что была несколько эпох назад, – который в этом Свинемюнде каждый день около полудня должен быть на Штранд-променаде?

Фрау Гнабх заправляет в ноздрю понюшку и сияет улыбкой:

– Его все знают. Он белый рыцарь черного рынка, а я – королева прибрежной торговли.

– Der Springer, правильно?

– И никто другой.