Радуга тяготения

Останавливаются лицом друг к другу, каждый в своем освещенном кружке. Ленитроп припоминает, что у него преимущество. Полувиновато улыбается, поводит дулом в их сторону, придвигается ближе. После дискуссии, вроде бы попусту затянутой, Ждаев и Чичерин решают поднять руки.

– Ракетмен!

– Здрасьте.

– Что это вы делаете в такой фашистской форме?

– Вы правы. Я, наверно, лучше в Красную армию запишусь.

Нэрриш приваливает Шпрингера к гладким кабелям в резине и серебристой сеточке и подходит разоружить русских. За спиной в конце тоннеля войска по-прежнему вышибают двери.

– Не хотите, ребята, раздеться, а? Слышьте, Чичерин, как вам, кстати, понравился гашиш?

– Ну, – стягивая брюки, – мы в будке наверху только что покурили… Ракетмен, вы потрясающе чувствуете момент. Он же просто что-то с чем-то, Ждаев, скажите?

Ленитроп высвобождается из смокинга.

– Только стояк себе, приятель, не заработайте.

– Я серьезно. Это ваше Schwartzphänomen[295].

– Хватит вола вертеть.

– А вы и не знаете. Оно вам весь балет ставит. Мое, например, вечно пытается меня ликвидировать

. Нам вот чем нужно обменяться, а не мундирами.

Маскировочная бодяга усложняется. Китель Ждаева с золотозвездными погонами накидывают на Скакуна, который сейчас мурлычет всем попурри из Курта Вайля. Ждаев облачается в белый костюм Шпрингера, затем майора и Чичерина связывают их же ремнями, да и-и галстуками.

– Так – идея в том, – поясняет Ленитроп, – что вы, Чичерин, будете изображать меня, а вот майор… – В сей миг дверь в конце тоннеля разрывается настежь, и в коридор влетают две фигуры со зловещими автоматами «суоми» – дисковые магазины здоровые, как барабаны у Джина Крупы. Ленитроп стоит на свету в мундире Чичерина и драматично машет, указывая на двух связанных по рукам и ногам офицеров. – Постарайтесь хорошенько, – бормочет он Чичерину. – Я вам доверяю, но осторожно – у меня отличный пассивный словарный запас, я пойму, что вы говорите.

Чичерин-то не возражает, но запутался.

– А я-то кем должен быть?

– Ох блядь… слушайте, прикажите им просто сходить наверх и проверить насосную станцию, это срочно.

Ленитроп жестикулирует и шевелит губами в такт, пока Чичерин излагает. Похоже, сработало. Те двое отдают честь и удаляются через собственноручно расстрелянную дверь.

– Вот павианы, – Чичерин качает головой. – Павианы черножопые да и только! Откуда вы знали, Ракетмен? Хотя, конечно, ничего вы не знали, это все «Шварцфэномен». Прекрасный штрих. Когда те двое смотрели на меня через окно. И я подумал – ну, знаете, подумал примерно то же, что, сами подумайте, я бы и подумал…

Но Ленитроп уже вне зоны слышимости. Шпрингер теперь научился спотыкаться иноходью. Они добираются до измерительного бункера, больше ни с кем не столкнувшись. За дверью с бронестеклом, за их собственными отражениями – все тот же испытательный каркас, окна вышиблены, по всей конструкции немецко-экспрессионистской рябью стекает серо-черная маскировка. Два бойца, известное дело, рыщут вокруг насосной станции, ничего не находя. Вот они снова исчезают внутри, и Нэрриш открывает дверь.

– Скорей. – Они просачиваются наружу, на арену действий.

Вновь взобраться по склону и углубиться в лес – это какое-то время. Появляются Отто и Хильда. Они изящно лишили машину и водителя Ждаева ручки распределителя зажигания. Поэтому теперь им четверым предстоит взгромоздить заливающийся трелями полезный груз – Герхардта фон Гёлля – на несколько захудалых футов песчаной насыпи: хуже сконструированной силовой установки этот испытательный стенд уже давненько не видывал. Отто и Хильда тянут Шпрингера за руки, Нэрриш и Ленитроп толкают в корму. Где-то на полпути вверх Шпрингер испускает неимоверный ветер, что много минут эхом разносится по всему историческому эллипсу, вроде как: а теперь, публика, только для вас – моя анальная пародия на А4…

– Ох, еб твою, – рявкает Ленитроп.

– Эрегированный зеленый конь планетоида и кости, – в ответ кивает Скакун.

Музыка и болтовня вдалеке у Монтажного Корпуса уже замерли, их сменило неприятное затишье. Перевалили наконец через верх и снова в лес, где Шпрингер упирается лбом в древесный ствол и принимается неудержимо блевать.

– Нэрриш, мы рискуем жизнью из-за этого хама?

Однако тот занят – помогает другу туже сжать живот.

– Герхардт, все в порядке? Чем вам помочь?

– Прелестно! – давится Шпрингер, рвота струйкой стекает по подбородку. – Ах-х. Как это изумительно!

Подваливают шимпанзе, лабухи, танцовщицы. Их приносит на рандеву. За последнюю дюну и вниз, к утоптанному шлаковому треугольнику Испытательного Стенда Х, за ним – море. Музыканты некоторое время играют что-то вроде марша. За нижним пляжем прибой оставил им полоску песка. Однако фрау Гнабх нигде не видно. Хафтунг идет за ручку с обезьяной. Феликс вытряхивает из тубы слюни. Хористка с волосами медового оттенка – как ее зовут, Ленитроп так и не понял, – обхватывает его руками:

– Мне страшно.

– Мне тоже. – Он ее обнимает.