Последний чернокожий дворецкий открывает последнюю дверь на улицу – и спасены. Сегодня спасены.
– Шарлотка с шанкрами и гадостной глазурью, джентльмены, – кивает он. И едва тебя осеняет – улыбается.
В котомке Лиха Леттем несет пару-тройку обрезков чичеринских ногтей с ног, поседевший волос, обрывок простыни со следами чичеринской спермы – все увязано в белый шелковый платок вместе с кусочком корня Адама и Евы и буханкой хлеба, испеченного из пшеницы, в которой Лиха каталась голой и которую затем молола против часовой стрелки. Она бросила пасти жабье стадо на ведьминых холмах и отдала белую волшебную палочку другой ученице. Отправилась на поиски своего доблестного Аттилы. Вообще-то в Зоне добрых несколько сотен молодых женщин, сохнущих по Чичерину, и все хитры, как лисы, но таких упрямых среди них нету – и других ведьм тоже не найдется.
В полдень Лиха приходит в деревенский дом, где в кухне на полу сине-белые плитки, по стенам искусно расписанные старые фарфоровые блюда вместо картин и еще кресло-качалка.
– А снимок у тебя есть? – Старуха вручает ей жестяную солдатскую миску с остатками утреннего
– Иногда получается вызвать его лицо в чайной чашке. Но травы надо очень тщательно собирать. Я пока неважно обучена.
– Но ты влюблена. Методика – просто заменитель, она в старости хороша.
– А почему не любить всегда?
В солнечной кухне две женщины разглядывают друг друга. Со стен блестят застекленные шкафчики. Жужжат пчелы за окнами. Лиха накачивает воды из колодца, и они заваривают чай из земляничных листьев. Но лицо Чичерина не появляется.
В ночь, когда черные выступили в великое переселение, Нордхаузен походил на мифический город под угрозой некоей особой гибели – подъятые воды хрустального озера, лава с небес… на один вечер защищенность испарилась. Черные, как и ракеты в «Миттельверке», наделяли Нордхаузен целостностью. А теперь ушли: Лиха знает, что шварцкоммандос с Чичериным движутся встречными курсами. Она не желает дуэлей. Это университетские школяры пускай дерутся. Она хочет, чтоб ее седеющий стальной варвар выжил. Невыносимо думать, что, быть может, она уже прикоснулась к нему, уже пощупала его исшрамленные, историей замаранные руки в последний раз.
В спину ее подталкивает дремота городка, а ночами – странными дятловыми ночами в Гарце (дятельщики усердно колют самок мужскими гормонами, чтобы стучали дольше, – надо успеть продать их забугорным лохам, каких в Зоне полно) – слишком много заклинаний, ведьминского соперничества, шабашной политики… она знает, что магия тут ни при чем. Ведьминштадт, где зеленые лики священных гор сплошь объедены бледными кругами – козлики на привязи постарались, – обернулся очередной столицей, где управленчество осталось единственным предприятием: ты будто на олимпе музыкантского профсоюза – никакой музыки, одни перегородки из стеклоблоков, плевательницы, комнатные растения;
Вот он, Мир. Лиха до колен закатывает серые мужские штаны, и они хлопают на бедрах, когда она шагает ржаными полями… шагает, опустив голову, то и дело смахивая волосы с глаз. Временами попадаются солдаты, подвозят. Она ловит вести о Чичерине, о передвижении Шварцкоммандо. Даже спрашивает про Чичерина, если видит, что можно. Слухи на удивление разнообразны.
Да фуфло, Чичерин уже помер, не слыхала, что ль, уж сколько месяцев прошло…
…послали кого-то прикидываться им, пока не обработают остальных из его Блока…
…не, он на тех выходных приезжал в Люнебург, друган мой видел, точно говорю, это он…
…похудел очень и везде таскает с собой здоровенных телохранителей. Дюжину, не меньше. Азиаты в основном…
…еще и с Иудой Искариотом в комплекте, ага. Вот уж не поверю. Дюжину? Где найти столько народу, чтоб им еще и доверять? Раз он, к тому же, на краю…
– На каком краю?
Они едут в кузове грохочущей 21
/2-тонки по перекатам очень зеленых лугов… позади собирается гроза, беззвучный фиолет, прошитый желтым. Лиха пила вино с этими болезными томми, подрывниками, они весь день расчищали каналы. Воняют креозотом, болотной тиной, динамитным аммиаком.– Ну,
– Ракетами?
– Не хотел бы я оказаться на его месте – я вот к чему.