– Ну, я-то нацелился на хорошие такие стейки со смегмой! – сообщает Будин. – Или, может,
– Ну знаете, – бормочет неподалеку голос, в смысле половой принадлежности неопределимый.
– Мы сочиним разблюдовку
– Ой, до меня
– Мы набрасываем первые блюда, детка, – грит невозмутимый матрос Будин, – так что я предлагаю кишечное консоме или, скажем, блевотный бульон.
– Рвотный рассольник, – грит Конни.
– Вот именно.
– Стрептококковый салат, – продолжает Роджер, – с живенькими красненькими квадратиками ветчины из выкидыша и перхотной приправой.
Кто-то воспитанно давится, а региональный управляющий по продажам «ИХ» в спешке выбегает, фонтанируя длинной дугой комковатой бежевой рвоты, каковая брызжет на паркет. Лица вдоль всего стола прикрываются салфетками. Приборы отложены, серебро звякает по белым полям, вновь эта озадаченная нерешительность, та же, что в конторе Клайва Мохлуна…
А мы продолжаем – бздливый борщ (умело помещенные в него пузырьки анального газа медленно всплывают в густой свекольной вязкости, мняммм), бактериозные блины, венерические вареники в слюнном соусе…
Казу умолкает.
– Волдырные вафли! – кричит Густав.
– Отечные оладьи с сальмонеллезным сиропом, – прибавляет Андре Омнопон; Густав играет дальше, а Внешние Голоса между тем в растерянности заткнулись.
– И помажьте катарактным конфитюром, – бормочет виолончелист, который тоже не прочь позабавиться.
– Себорейная солянка, – Конни в восторге грохочет ложкой, –
Фрау Утгардалоки вскакивает, опрокинув тарелку фаршированных фурункулов – прошу
– На выбор – гангренозный гуляш или первоклассное солнечное
– Фимозное фрикасе! – кричит Ракалия Роджер.
Джессика рыдает, повиснув на локте своего джентльмена Джереми, а тот уводит ее, закаменев руками, качая головой – ну ты, мол, и глуп, братец Роджер, – прочь навсегда. И что, случилось у Роджера мгновенье боли? Да. Еще бы. У вас бы, можно подумать, не случилось. Вы б даже усомнились, стоит ли оно того. Но ведь нужно подавать лишайную лапшу, масляную и дымящуюся, разливать кашу с колтунами и оспенную овсянку по тарелкам разнюнившегося поколения будущих директоров, выкатывать пироги с промежностью на террасы, испятнанные небом всесожжения или твердеющие от осени.
– Котлеты с карбункулами!
– С
– И гонорейным гарниром!
У леди Мнемозины Шаар какой-то припадок, до того буйный, что жемчуга ее рвутся и с грохотом скачут по шелковой скатерти. За столом царит общая потеря аппетита, не говоря о неприкрытой тошноте. Огонь в яме угас. Нынче ему не достанется жирненького. Сэр Ганнибал Бормот-Гобинетт между спастическими выплесками желтой желчи из носа грозится поднять вопрос в Парламенте:
– Умру, а вы у меня в «Кусты» угодите!
Ну…
Тихонькая, шаткая чечетка за дверь, Будин машет широкополой гангстерской шляпой. Пока-пока, робятки. Из гостей за столом осталась одна Констанс Фуфл – она все ревет, сочиняя десерты:
– Коклюшный крем! Поносная помадка! Малярийные маффины!
Ну она завтра огребет. Озерца того-сего блестят на полу, точно водные миражи в Шестом Чертоге перед Престолом. Густав и остальные члены квартета презрели Гайдна, вслед за Роджером и Будином устремились за дверь, и казу со струнными аккомпанируют Дерьмовому Дуэту:
– Должен вам сказать, – торопливо шепчет Густав, – мне очень неприятно, но, возможно, вы не захотите такого, как я. Понимаете… я был штурмовиком. Давным-давно. Ну, знаете, как Хорст Вессель.
– И? – смеется Будин. – А я, может, был Младшим Агентом при Мелвине Пёрвисе.
– Чего?
– «Тоста Поста».
– Кого? – Немец по-честному считает, что «Тост Пост» – имя некоего американского фюрера, отчасти смахивающего на Тома Микса или еще какого большеротого ковбоя с уздой народов в челюстях.