Радуга тяготения

Альт – призрак, зернисто-бурый, полупрозрачный, вдохом-выдохом средь прочих Голосов. Кишмя кишат динамические сдвиги. Маргинальные подвижки, сгоняя взводы нот или готовясь к переменам громкости – «паузы дыхания», как выражаются немцы, – снуют меж фраз. Может, дело в том, как играют Густав и Андре, но спустя некоторое время слушатель начинает различать паузы, а не ноты – ухо ему щекочет, как щекочет глаза, когда вглядываешься в разведкарту, пока бомбовые воронки не выворачиваются наизнанку, превращаясь в кексы, выпирающие из жестянки, а горные хребты не складываются в долины, море и суша мерцают на ртутных стыках, – вот так в квартете пляшет тишина. Да и-и казу еще не вступили!

Таково музыкальное сопровождение всему нижеследующему. Заговор против Роджера плели с дрожью и эйфорией ликования. Матрос Будин – нечаянный бонус. Перебазирование на ужин оборачивается жреческой процессией, кипящей тайными жестами и соглашеньями. Судя по меню – очень замысловатая трапеза, горы relevés, poisons, entremets[391].

– Это вот Überraschungbraten

– это чего? – осведомляется матрос Будин у соседки справа, Констанс Фуфл, репортерши в мешковатом хаки, грубиянки и любимицы всякого солдатика от Иводзимы до Сен-Ло.

– Что написано, то и есть, моряк, – отвечает «коммандо Конни», – «жаркое с сюрпризом» по-немецки.

– Усек, – грит Будин.

Она – может, ненароком – повела глазами – должно быть, Стрелман, существует на свете рефлекс доброты (сколько видела она павших салаг с самого 42-го?), который временами – тоже за Нулем – избегает угашения… Будин устремляет взор через весь стол, не глядя на корпоративные зубы и отполированные ногти, не глядя на тяжелые пищевые приборы с монограммами, и только теперь замечает каменную яму для барбекю с двумя чугунными шампурами ручного управления. Лакеи в довоенных ливреях деловито укладывают слоями бумажки (в основном – старые директивы ВЕГСЭВ), растопку, четвертованные сосновые поленья и уголь – роскошные иссиня-черные куски размером с кулак, это из-за таких раньше по всем берегам каналов там и сям валялись трупы, прежде, еще при Инфляции, когда это считалось до смерти дорогим удовольствием, вы только представьте… На кромке ямы (Юстиц примеривается поджечь тонкую свечку, Гретхен изящно приправляет топливо армейским ксилолом с верфей) матрос Будин наблюдает голову Роджера: две или три пары рук держат ее кверх тормашками, губы оторваны, широкие десны уже белеют, как черепушка, а одна служаночка в классическом атласе-с-кружевами, проказливая молоденькая служанка, так бы и мучил, американской пастой чистит Роджеру зубы, старательно соскребает никотиновые пятна и зубной камень. Роджер глядит с такой болью, с такой мольбой… Кругом шушукаются гости.

– Как оригинально, Штефан даже голову барашка не забыл!

– Ну нет, я-то жду не дождусь в другой орган зубы запустить… – смешочки, сопение, и что же это за узкие синие штаны, совсем драные… что это заляпывает пиджак, что краснеет на шампуре, покрывается жирной глазурью, вращается, чье лицо вот-вот обернется, да это же…

– Нету кетчупа, кетчупа нету, – косматый синий пидж в волнении рокирует графинчики и подносы, – по-моему, тут нету… Родж, что это за дыра, – орет он наискось, минуя семь вражеских лиц, – эй, брат-ток

, у тебя там есть кетчуп?

Кетчуп – кодовое слово, ладно…

– Странно, – отвечает Роджер, который ясно видел возле ямы то же самое, – я как раз тебя хотел спросить!

Они по-дурацки лыбятся друг другу. Отметим для протокола, что ауры их зелены. Ей-богу. С самой зимы 42-го, с того конвоя в шторме на Северной Атлантике – по всей палубе катаются случайные тонны разбежавшихся 5-дюймовых снарядов, справа и слева немецкая волчья стая незримо топит другие суда, на Боевых Постах в орудийной башне 51 слушаешь, как Папик Год травит анекдоты о крушениях, по правде смешные, весь расчет истерически хватается за животы, ловит ртом воздух, – с тех самых пор не случалось, чтоб матроса Будина так перло пред неотвратимым ликом смерти.

– Ничего себе стол накрыли, а? – кричит он. – Приличный хавчик!

Разговоры почти затихли. Оборачиваются вежливо любопытные лица. В яме всплескивает огонь. Это вам не «чувствительное пламя» – а то распознало бы, что поблизости обретается Бригадир Мудинг. Благодаря любезности Кэрролла Эвентира он вступил в Противодействие. Любезности, ага. Сеансы с Мудингом не выносимее прежних Еженедельных Брифингов в «Белом явлении». Мудинг теперь забалтывает пуще, чем при жизни. Участники уже канючат: «Мы когда-нибудь от него избавимся?» Но через Мудингово пристрастие к кулинарным розыгрышам и была разработана нижеследующая тошнотворная стратагема.

– Ой, ну я не знаю, – Роджер старательно небрежен, – я что-то не вижу сопливого супа в меню…

– Да, я бы тоже не отказался от прыщавого пудинга. Найдется у них, как думаешь?

– Нет, но, может, есть слизистое суфле! – кричит Роджер. – С… менструальным мармеладом!