Пока можно лишь строить предположения, в какой степени контакт восточных христианских монахов с другими духовными системами развивался в направлении востока, в Кашмир и Тибет, и происходило ли какое-либо взаимное влияние в контексте этих новых форм. Эти формы опирались на открытие, что систематическая духовная практика способна усиливать и углублять переживание ума и духа как вездесущих, изначальных, как данности, а не того, что можно обрести или достигнуть, – состояния сознавания, неотделимого от материального мира и повседневного ума, – и что это исконно присущее сознавание есть постоянная основная черта человека, который приобщается к «природе божественного». Однако такие воззрения в одно и то же время открыли мастера шиваизма, бонпо, манихеи, буддисты ваджраяны, суфии и другие. Это был идеальный момент, когда христианский взгляд на преображение и воскресение мог повлиять на развитие новых систем духовной практики в Южной и Центральной Азии. Следовательно, то, что стали называть радужным телом, – самое возвышенное и убедительное выражение обширного процесса синтеза, который произошёл в самом сердце Евразии в VII–IX вв. Это открытие вполне осязаемо опирается на то, каким образом созерцатели-христиане более шестисот лет поддерживали веру в воскресение Иисуса. Монашеская жизнь – именно в ней созерцатели-христиане жили жизнью воскресения, хотя это необязательно значит, что именно так жил, умер и воскрес Иисус из Назарета. Мистическое усвоение «пасхальной тайны» в образе жизни христианского монашества реализуется в таинствах, прежде всего в евхаристии. Поэтому можно проводить различие между смертью и воскресением самого Иисуса и многовековым опытом живых христианских общин. Более того, существуют различия между пасхальной тайной, как её проживают христиане, и множеством практик, которые приносят плод в виде радужного тела. Тем не менее весьма вероятно влияние христианства на предполагаемый феномен растворения, его теоретическое выражение и проявление в житиях святых. Пока никто из тех, кто писал о радужном теле, не пошёл дальше наблюдения, что связь с христианством вероятна или возможна. Все признают, что новая черта, например жизнь после смерти в сияющем теле, должна иметь некий источник; если эта новая черта настолько убедительна, выразительна и беспрецедентна, скорее всего, она происходит не из некого смутного архетипического компота. Вероятнее, что эта новая черта пришла в мир гималайской духовности от людей, которые сами выглядели как духовные лидеры высокой реализации. Доктрины и практики, отстаиваемые этими лидерами, должны были подкреплять тенденции, уже присутствовавшие в шиваитских / йогических общинах сиддхов и среди махасиддхов ваджраяны. Так, мы видим переход от ваджраянского «изменения обстоятельств» из нечистых в чистые, чтобы обрести освобождение и тело света, к представлению дзогчен об «изначальной чистоте», восстановление которой через медитацию на формах и бесформенных лучах света ведёт к проявлению радужного тела. Как Иоанн Дальятский называл свою созерцательную причастность жизни воскресшего Христа? «Бесформенный свет». Если мы войдём в мир сирийских мистиков, то начнём открывать для себя множество текстуальных подтверждений выдающихся духовных достижений, сравнимых с теми, о которых говорят практики дзогчен.