Радужное тело и воскресение. Духовное достижение, растворение материального тела и случай Кхенпо Ачо

Когда мы вступаем в мир терма, на эмическом уровне возникает соблазн сказать, что в каком-то смысле терма – настоящие документы, спрятанные в VIII в. Падмасамбхавой (или учениками), предвидевшим гонения⁴⁵⁴ Лангдармы в IX в. Утверждают, что эти скрытые учения охраняются эзотерическими силами и открываются только в нужное время, чтобы обновить, утвердить подлинность традиции ньингма (или бон) и возобновить её в грядущие моменты упадка

⁴⁵⁵. Действительно, когда открывают терма, их, безусловно, считают мощными символами обновления. Как тексты о практиках они внедряют новые формы ритуала в строгой преемственности с тантрическими ритуальными традициями ньингма и бон. Похоже, они подтверждают подлинность не столько традиции, сколько тертона и его культурного послания в конкретный момент тибетской истории. Как показал Майкл Арис⁴⁵⁶

, терма – литературные или художественные произведения этих провидцев, которые часто имели конфессиональные или политические убеждения. Иногда тертоны выражают плодотворное восстание «малой традиции» против навязывания имперской и религиозной гегемонии. Тертоны и их апокрифические откровения, очевидно, сохраняют элементы буддизма нгагпа, связанного с первым проникновением при Тибетской империи VII и VIII вв. В то же время многие учения дзогчен и тантрические ритуалы также явно согласуются со стилем нгагпа, который пережил период после Лангдармы. Именно к этой более свободной, более локальной, магической, эзотерической и мирской традиции принадлежали великие теоретики дзогчен: линия Нуб, линия Сур и даже Ронгтон Лхага, неудачливый учитель дзогчен Миларепы. Именно буддизму нгагпа школ ньингма и бон пришлось противостоять второму проникновению буддизма новых индийских тантрических циклов, появившихся в XI и XII вв.: Чакрасамвары, Хеваджры, Ваджраварахи и прежде всего Калачакры, так называемого погребального буддизма, который обсуждает Дэвид Джермано⁴⁵⁷. На примере замечательной жизни Лонгченпы можно увидеть жизнеспособность линий нгагпа и того дзогчен, который не смог освободить Миларепу за одну жизнь

⁴⁵⁸.

Благодаря Дэвиду Джермано у нас есть образ Лонгченпы как учёного мастера линии «большой традиции», философского принца дзогчен, особенно в его переводе⁴⁵⁹

«Сокровищницы драгоценных слов и значений». Тем не менее его с Джанет Гьяцо прекрасный перевод другой работы, «Лонгченпа и одержимость дакини»⁴⁶⁰, кажется, помещает нас совсем в другой мир. Здесь мы видим Лонгченпу тантрическим мастером-отшельником в окружении учеников – мужчин и женщин, некоторые из которых во время практики и ритуалов становятся одержимы разными женскими божествами, или дакини. Овладевая учениками, эти сущности критикуют мастера, предлагают пересмотреть отношения с другими мастерами и подтвердить подлинность того, чему их учили до сих пор. Здесь невольно напрашивается аналогия с эзотерическими обществами во всех частях света и во все исторические эпохи, особенно малой традиции. Разве есть что-то более зловещее и убедительное, чем видеть изменённое поведение одержимых и слушать их безудержную критику – mysterium tremendum et fascinosum! Разве мы на собрании средневековых европейских ведьм? На практике исцеления пятидесятников? На изгнании демонов в контрреформаторском монастыре капуцинов? Среди неандертальцев, готовящихся к охоте в тёмной пещере? Среди маргинальных йогинов и бродяг в месте для сожжения трупов в Бихаре? Или, скажем, среди немного безрассудных целительниц, учившихся на Шри-Ланке у Г. Обейесекере в 1970-х гг.?⁴⁶¹ В конце концов перед нами встаёт вопрос: действительно ли тибетский буддизм ньингма – истинный голос деревенской традиции, и если это так, то не стоит ли оставить ему собственный голос, не обременённый предвзятостью и ожиданиями тех, кто ищет «научных» результатов, которые можно зафиксировать на видеокамеру? Наше исследование радужного тела, вероятно, придерживается «традиционалистского» подхода в религиозных исследованиях, где каждой традиции позволяют говорить собственным голосом. Все традиции ценятся за то, что они говорят и делают, чтобы поощрять духовную и нравственную жизнь среди их приверженцев. Почтительного наблюдателя необязательно делать адептом выражаемых воззрений. В любом случае становление адептом неизбежно нарушит целостность культурной среды и оригинальность её самовыражения. Бесполезно занимать псевдоэмическую перспективу, как если бы это была объективная, научная, буквальная истина. Две категории: «научное» и «насыщенное бытием» дополняют друг друга, а не совпадают.