Радужное тело и воскресение. Духовное достижение, растворение материального тела и случай Кхенпо Ачо

Было бы полезно вернуться в заброшенную научную лабораторию бхавана-марги (практики медитации), которая ведёт к пративедхе

(духовному прозрению). Систематическую, продолжительную практику медитации можно понимать как своеобразный эксперимент, призванный определить, способно ли человеческое сознание открыться высшим, более глубоким и надёжным измерениям сознания, чем те, что доступны через дискурсивный разум. Поднявшись над феноменологическим исследованием эмпатии, понимания, интуиции и эстетики, подобное исследование может деконструировать противоречие между созерцательной эпистемологией и посткантианскими ограничениями человеческого познания.

На практике вся история западной философии – повествование об этой фундаментальной проблеме разделения между созерцательными практиками, которые содействуют открытию более высокого измерения сознания, и использованием дискурсивного интеллекта для понимания или объяснения наблюдаемых явлений. Йога противопоставляется прамане (духовная дисциплина – умозаключению). Некоторые формы современной феноменологии стремятся преодолеть это раздвоение западного мышления, и отсюда проистекает искусная попытка Гюнтера использовать Хайдеггера⁵⁰⁷

для перевода буддийской философии в западные литературные формы. Думаю, подход Гюнтера позволяет нам отбросить гипотезы об основании, а также обсуждения сущности /природы – это эллинистическое наследие, ради более подвижной, диалогической и эволюционирующей формы философии. В сущности, мы подходим к открытию, что человеческая личность – это субъект, неизбежно пребывающий в диалоге с внутренней и внешней средой всю сознательную жизнь, а именно такая позиция отличает традиции, ориентированные на медитацию. Дневники Томаса Мёртона являют собой пример прорыва, который может произойти, когда проницательный созерцатель, чувствительный к философским вопросам, переживает безосновное, бессущностное прозрение, что личность – это процесс:

Возможно, пора вернуться к тому, что я говорил о «реальном Я» и т. д. И показать, что в итоге нет никакого тайного мистического «реального Я», отличного от того Я, которым является человек или которое «спрятано» в нём, но всякое мышление всего лишь наблюдает сущее или объективирует и потому искажает его. «Реальное Я» – не объект, но я предаю его, когда делаю вид, будто допускаю возможность некого его познания, пусть и в награду за проницательность, преданность и смекалку, прыжком обгоняющую реальность. Но эмпирическое Я не следует воспринимать как полноценно «реальное». Здесь мы впадаем в иллюзию⁵⁰⁸.

Самое главное здесь – то, что наша сконструированная идея о смерти может питать иллюзию Я: словно хорошая смерть подтверждает (а плохая смерть отрицает) глубинную истину личного Я, и словно, отказавшись от поведения, которое двойственным образом связано с условным ложным Я, человек может быть хорошим или плохим мастером по конструированию «истинного Я». Эта дневниковая запись показывает, как серьёзный практик может прийти к такому жизненно важному прозрению: в данном случае это практик созерцательной традиции, ведущей начало от св. Бернара. Она также помогает нам понять, почему Мёртон питал не только академический интерес к буддизму; кажется, что он уже практикует под руководством буддийского мастера, одновременно продолжая христианскую монашескую практику. Такой опыт, безусловно, подготовил его к встрече с лидерами тибетского буддизма в индийском изгнании четыре года спустя. Важно и то, что в этих дневниках есть спонтанные переживания⁵⁰⁹

, которые ориентируют человека на бхавана-маргу, а также феноменальные прорывы, что происходят в процессе созревания марги

при усердной практике. Человек редко получает подобные прозрения, когда занимается логикой или диалектикой. Святой Бернард, Иоанн Дальятский, Вайрочана, Нубчен и Лонгченпа постигли нечто важное.

Скит Кхенпо Ачо: две пожилые женщины-ученицы