Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

Бессетт был готов проклясть свою реплику, вызвавшую у Мелитта поток нравоучений, великим мастером которых он был. Вначале на лестнице, а затем на улице воздыхатель Морин был вынужден выслушать все, что его наставник думал об этой Саре, которая для того, чтобы гак одеваться, должно быть имела очень богатых и не очень пекущихся о морали друзей, поскольку ее доходы явно не позволяли покупать вещи, о которых могли только мечтать мистер и миссис Мелитт. Бессетт, конечно же, не решился заметить, что даже костюм Сары на Клементине выглядел бы, словно купленный у старьевщика.

— Я не приглашаю вас на обед, Фрэнсис, — кажется у вас другие планы?

Молодой человек покраснел, и, дабы выйти из затруднительного положения, не обидев своего спутника, пролепетал:

— У меня назначена встреча с друзьями…

— Хорошо, хорошо, я не настаиваю, но позвольте дать вам один совет: не очень увлекайтесь искусственным светом и помните, что настоящие достоинства не сразу видны… До свидания.

— До свидания, мистер Мелитт.

* * *

Фрэнсис пообедал в маленьком ресторанчике на Дейл Стрит, где по поводу воскресенья его заставили очень дорого заплатить за неважный обед, поданный, впрочем, с большой торжественностью. В половине второго он вышел оттуда, придумывая, как бы убить время до прихода Морин. Он улыбнулся при мысли, что в этот самый момент девушка, должно быть, готовится, чтобы предстать перед ним в лучшем свете. Как раз в этом он ошибался, поскольку атмосфера в доме О'Миллой была не такой уж и радостной.

За столом, где все заканчивали есть фруктовый пудинг, говорили очень мало, помня о сцене, происшедшей накануне. Пэтрик замкнулся в своем оскорбленном отцовском достоинстве и старался не смотреть на дочь, которая за обедом не произнесла ни единого слова. Бетти ничего не говорила, опасаясь пуститься в ненужные в данный момент упреки и вызвать одну из ссор, приближение которых она всегда болезненно чувствовала. Шон был занят исключительно едой. Лаэм, лучший друг Морин, хотел попросить за нее, но не решался. А Руэд, проглотив последний кусок, тотчас же исчез, радуясь возможности покинуть эту сгущающуюся атмосферу, где попахивало грозой. Поев, Шон гоже поднялся и вышел. Лаэм сделал попытку.

— Отец… может вы разрешите Морин встретиться с этим парнем? Может все-гаки…

Побледнев от негодования, Пэтрик оттолкнул от себя тарелку.

— Лаэм О'Миллой, идите на свидание с Шейлой О'Грейди и не вмешивайтесь не в свои дела! Мне очень жаль, что вам безразлична честь семьи, но вы еще очень молоды, чтобы поучать старого отца, который еще в состоянии вас поколотить, дабы призвать к долгу!

Лаэм вышел, бросив взгляд отчаяния на сестру, которая улыбкой поблагодарила его. Как только за ним закрылась дверь, Бетти, собрав всю свою храбрость, заявила:

— Вы, кажется, гордитесь собой, Пэтрик О'Миллой?

— Почему это мне нужно гордиться собой, скажите на милость?

— Потому, что вы разыгрываете из себя тирана, — если хотите знать мое мнение.

— Меня оно как раз не интересует, Бетти.

Пока отец раскуривал трубку, Морин стала убирать со стола. Мисс О'Миллой поднялась и, указав пальцем на супруга, заявила:

— Принадлежать к народу, который Господь в наказание для Англии поселил в нескольких милях от нее и который все время борется за свою независимость, — это не повод, чтобы быть диктатором в своем собственном доме!

О'Миллой показалось, что мундштук трубки сейчас треснет, настолько сжались его челюсти. Он медленно поднялся.

— Запомните, Бетти: пока я жив, все, кто живет под моей крышей, будут слушать меня или вылетят в дверь!

Морин, у которой больше не было сил сдерживаться, бросилась в драку.

— Чего вы добиваетесь, отец? Чтобы я ушла?

— Если вы настолько испорчены, Морин, что не уважаете родителей, вам здесь не место!

Чтобы не случилось непоправимое, Бетти закричала:

— Да вы же — чудовище, Пэтрик О'Миллой! Вы что же, хотите выставить на улицу вашу собственную дочь? Вспомните Писание: «Всяка гордыня человеческая — это путь в Ад; и да не останется она безнаказанной». А ваше сердце преисполнено гордыни, Пэтрик О'Миллой!

Не сказав ни слова, он вышел из комнаты. Ему было нелегко, поскольку он очень гордился сыновьями, а еще больше — дочерью, но он скорей позволил бы разрубить себя топором на части, чем сознался бы в этом.

Упав на стул, Бетти расплакалась. Никогда ей не жить в покое! Что за причуда — выходить замуж за ирландца?! Ни за что на свете она не согласится, чтобы ее дочь оказалась в такой ловушке! Она одна уже расплатилась наперед за всех женщин в своем роду! Морин подошла к матери.

— Успокойтесь, мамми… Это я во всем виновата! Простите, пожалуйста… Если хотите, мы проведем это время вдвоем.

И погасшим голосом она добавила:

— Только жаль Фрэнсиса.

Но мисс О'Миллой, неожиданно сбросив с себя вес тридцатилетнего рабства, воскликнула: