Расплата

– Итак, никто из вас не видел Йоуна после освобождения и ничего о нем не слышал. – Троица на софе покачала головой. – Я бы хотел, чтобы каждый из вас отвечал за себя. Начнем с вас, Сигрун. – Пока они поднимались, Фрейя успела предупредить Хюльдара, чтобы он ни в коем случае не называл Йоуна Йоунссона их отцом. В данных обстоятельствах это слово было бы совершенно неуместным. Также она посоветовала не спрашивать у брата и сестры, издевался ли отец над ними, когда они были детьми. Делать это лучше в приватном разговоре в полиции, но не в доме. – Сигрун?

Молодая женщина подняла голову и, наткнувшись на взгляд детектива, снова опустила глаза.

– Я с ним не разговаривала. И не видела его.

– Он не пытался связаться с вами?

Она покачала головой.

– Пожалуйста, отвечайте, а не просто качайте головой или кивайте.

Сигрун снова подняла глаза, и, хотя встречаться с Хюльдаром взглядом не стала, он видел теперь ее лицо. Не в первый уже раз его поразило, какое оно незапоминающееся. Отвернись – и уже не вспомнишь, как она выглядит.

– У меня нет мобильного телефона.

Хюльдар удивленно вскинул брови.

– Что?

Сигрун покраснела и покрутила изуродованной рукой. До этого она держала обе руки на колене, словно пряча их от постороннего взгляда.

– У меня нет мобильного телефона.

– Извините, это так необычно в наше время… – Хюльдар осторожно улыбнулся, но это не помогло.

Трёстюр насупился, а мать смутилась и растерянно огляделась, словно не зная, куда ей деться.

– Ну и правильно. Мобильник отнимает кучу времени. – Троица на софе едва заметно расслабилась. – А вы, Трёстюр? Вы виделись с ним? С вами он пытался связаться?

– Нет. – Даже этот короткий ответ Трёстюр сумел зарядить ненавистью. После их первой встречи он выкрасил ногти черным, но лак уже начал облезать, и пальцы выглядели просто грязными, привлекая внимание к татуировке Ultio dulcis. Хюльдар уже знал перевод фразы и хотел спросить, почему Трёстюр украсил себя именно этой цитатой, но потом решил сделать это позже.

– Вы не получали звонков, которые предпочли игнорировать?

– Нет. – Трёстюр выпятил чахлую грудь. Футболка при этом разгладилась, явив изображение человеческой головы с приставленным к одному виску пистолетом, вылетающими из другого мозгами и кровью и искаженным в крике лицом. Вот бы притащить его на место убийства да показать, как это выглядит на самом деле, когда кому-то вышибают мозги, подумал Хюльдар. Наверно, не стал бы в следующий раз надевать эту футболку.

– О’кей. Ну, а вы, Агнес? Получали от него весточку?

Женщина вскинула голову, очевидно, удивленная тем, что пришла ее очередь, и бросила взгляд на сына, как будто тот контролировал ее ответы. Трёстюр сделал вид, что ничего не заметил.

– Нет.

– Вас это не удивило? То, что он не попытался с вами связаться?

– Нет. Да. Не знаю. – Сходство матери и дочери бросалось в глаза. Обе зажатые и застенчивые, беспокойно перебирающие руками. Конечно, Сигрун выглядела намного моложе, но Хюльдар не сомневался, что через тридцать лет она станет точной копией матери. Определить возраст Агнес было нелегко. Сухощавая, с покатыми плечами, безвольная, она, вероятно, выглядела старше своих лет. – Не думаю.

– Когда вы разговаривали с ним последний раз?

– О… давно. Много лет назад. – Агнес широко раскрыла глаза, и ее серое лицо на мгновение просветлело. – Много-много.

– Можете сказать, сколько именно?

– Я не разговаривала с ним с тех пор, как это случилось… со времени его ареста. – Взгляд ее заметался – в сторону, вверх, вниз, избегая только Хюльдара. Потом она посмотрела на Фрейю, что детектив расценил как доказательство хорошего вкуса; на ее месте он тоже предпочел бы смотреть на Фрейю. Похоже, Агнес чувствовала себя неуютно в присутствии мужчины, что было понятно: ее муж, спутник по жизни, обращался с семьей хуже, чем можно описать словами. Уж лучше иметь в доме питона, чем такое чудовище.

Словно прочитав его мысли, в разговор вступила Фрейя. Говорила она негромко и мягко, без намека на какое-либо превосходство.

– Выплаты на содержание детей и все прочее. Вы ведь должны были обсуждать этот вопрос.

– Я никогда не обращалась с заявлением о выплатах на детей. Я не хотела от него ничего. Только развод, и как можно быстрее. – Агнес выпрямилась, словно где-то внутри нее шевельнулся призрак гордости. – Главным было порвать все, что нас связывало. Даже если б деньги шли через департамент социальной защиты, я не смогла бы их принять.

– Понимаю. – Фрейя кивнула и продолжала тем же тоном: – Нам известно, что в тюрьме Йоун получал письма, написанные от руки кем-то взрослым. Случайно, не от вас?

– Шутите? Я никогда ему не писала.

– Ясно. Отбывая наказание, пытался ли он связаться с вами или детьми? Например, в первые годы, когда еще не понял, что вы твердо намерены порвать любые контакты? Присылал ли рождественские открытки, поздравления с днем рождения и тому подобное?

– Нет, ничего такого, – возмутилась Агнес. – Я бы удивилась, если б он помнил дни рождения детей, не говоря уже о моем. Рождество он вряд ли смог бы пропустить, но нас оставил в покое.