Расплата

– Лечение не помогло ему, – мягко говорит она. – Врачи в Стоун Брук выписали Андрея в качестве любезности, чтобы он мог умереть в более комфортной обстановке.

Слезы брызнули у меня из глаз. В памяти всплывает образ из тех далеких дней в «Кляйн», еще до Школы бизнеса: Андрей улыбается во весь рот, после того как я не глядя передал ему пас, его волосы мокрые от пота, а лицо раскраснелось от удовольствия. Не знаю, сумею ли я пережить еще одну утрату.

– Вон там. – Эмили показывает на оранжерею вдалеке, на вершине покрытой травой дюны, и берет меня за руку, чтобы отвести туда. Я не хочу идти, боясь увидеть побежденного болезнью, умирающего Андрея.

– Идемте же, – настаивает она. – Очень важно попрощаться.

Ступеньки ведут к крыльцу. Я вытираю лицо рукавом, а Эмили открывает раздвижную дверь, и мы оказываемся в кухне с цементным полом. За шестиугольным металлическим столом сидит крупный негр в зеленом костюме хирурга, пьет диетическую колу и читает газету при свете голой лампочки без абажура. На столе, у его локтя, находится крошечный монитор. Звук приглушен, но я слышу, как женский голос выводит незамысловатую мелодию а капелла. Когда мы заходим, мужчина смотрит на нас.

– Никаких изменений. Я дал ему лекарство двадцать минут назад. Сознание то возвращается, то пропадает.

Эмили проводит меня в гостиную с очень высоким потолком. Стены из шлакоблоков пересекает ржавая труба, ее ответвления изогнуты под немыслимыми углами и усеяны датчиками с разбитыми стеклами. Мы поднимаемся по алюминиевым ступеням на затемненный балкон, где Эмили тихо стучит в дверь, прежде чем открыть ее.

Андрей лежит на больничной кровати, рядом с ним, на стойке, висит капельница, а к металлическому изголовью прикреплен баллон для газа. Прозрачные полиэтиленовые стенки кислородной палатки размывают черты его лица. Он будто съежился, на глазах у него повязка, а на голове – бледно-голубая вязаная шапочка. Приоткрытое окно впускает морской воздух, марлевые занавески трепещут на ветру. Церковные свечи мерцают на подоконнике, на мраморной полке над фальшивым камином и на полу из мореного дуба. У дальнего конца кровати сидит миссис Жилина; она сжимает руку Андрея в своих руках и тихо напевает.

– Я вас уже не раз предупреждала, – шепчет Эмили, присаживаясь на корточки, чтобы подобрать две еще яркие, но уже оплывающие свечи с пола возле кровати. – Кислород тяжелее воздуха. Он опускается вниз. Вы же пожар устроите.

– В этом доме гореть нечему, – холодно отвечает миссис Жилина. – Арендовать его было ошибкой. Он уродлив.

– Вы уже встречались? – спрашивает Эмили, переводя взгляд с миссис Жилина на меня.

– Встречались, – говорит миссис Жилина и бросает на меня равнодушный взгляд.

Я собираюсь спросить ее, почему во время нашей последней встречи она сказала, что не знает, где находится Андрей, но понимаю, что сейчас неподходящий момент. Я пришел сюда повидаться с Андреем, а не разбираться в ее постоянной лжи.

– Пойду приготовлю чаю. – Миссис Жилина встает с кресла, опираясь на палку. – Думаю, вы вдвоем сможете составить компанию Андрею, пока я не вернусь.

– Разумеется, – говорит Эмили. – Нам с Питером еще о многом надо поговорить.

44

– Садитесь сюда, – говорит Эмили, указывая на кресло миссис Жилина. – А я придвину себе табурет.

Я обхожу кровать и падаю в освободившееся кресло, глядя на Андрея через полиэтиленовые стенки кислородной палатки. Кожа на его лице сильно натянута, щеки стали впалыми, губы потеряли цвет. Только еле заметное движение накрахмаленной простыни у него на груди говорит, что он еще жив.

– Возьмите его за руку, – предлагает Эмили. – Только не сжимайте.

Рука Андрея лежит на кровати ладонью вверх, его пальцы слегка согнуты. Я колеблюсь, боясь прикоснуться к нему.

– Ему не будет больно, – говорит Эмили. – И вы не заразитесь.

Кожа у Андрея горячая и сухая, как будто внутри него горит огонь. Я кладу два пальца на его ладонь, накрываю его руку своей и чувствую, как он в ответ слегка пожимает мне руку.

– Он в сознании? – испуганно спрашиваю я.

– Не совсем. Сознание то возвращается к нему, то снова исчезает. Я стараюсь держать его подольше без сознания, потому что ему очень больно.

– Как это ужасно. – Я с трудом сдерживаю всхлип. Я смотрю на своего друга, лежащего в постели, ничего не видящего, находящегося под воздействием лекарств, и понимаю, что он уже никогда не поправится. – Разве вы ничего не можете сделать?

– Решать не мне, – отвечает Эмили. – За него отвечает миссис Жилина. Знаете, трудно отпустить ребенка. Когда она будет готова, она мне скажет.

– Я вовсе не это имел в виду, – подавленно возражаю я, понимая, что не знаю, что же именно я имел в виду. Сидя здесь, у смертного одра Андрея, сжимая его ослабевшую горячую руку, я понимаю: единственная правда состоит в том, что скоро я потеряю еще одного из очень немногих людей, которые мне дороги.

– Я не могу сотворить чудо, – мягко оправдывается Эмили. – Все мы смертны. Я сидела у десятков таких же кроватей. Нам просто повезло, что у нас достаточно лекарств, чтобы облегчить его страдания. Такое случается не всегда.