Распутин

И тихо и скорбно рассказала она старому священнику о давящих ужасах войны, о том, как, движимая жалостью к погибающим, она отдала им в жертву свое тело, о том, как жестоко отплатила ей жизнь за этот ее порыв. Отец Феодор был потрясен. Он совершенно забыл о своей усталости и с болью в сердце слушал эту безумную. В самом деле, преступления, грязи, падения он тут не слышал никак. Что же это было? И что разбирать - ясно одно, безумная эта отдала себя на страдание, она жертва чего-то несказанно жестокого и огромного.

Тихо и горько плача, она замолкла. Полный безмерной жалости, отец Феодор прикрыл ее склоненную голову эпитрахилью, поднял глаза в темную вышину храма и с горячим проникновением, дрожащим от волнения голосом прочел отпущение грехов этой безумной блудницы во имя милосердия, а затем склонился и поцеловал ее в голову.

- Как пастырь я исполнил все, что вы от меня хотели... - сказал он. - Но я человек, ваш брат, и как брат, я спрашиваю вас: что же намерены вы предпринять теперь?

- И тут нужна мне ваша помощь, батюшка... - тихо сказала девушка. - Но мне так совестно...

- Говорите, говорите все...

- Делать мне в мире теперь нечего... Я много думала об этом... - сказала девушка. - И я... я хотела бы поступить в Княжой монастырь, если... если только в моем ужасном состоянии это можно...

Отец Феодор задумался.

- Вы у меня причащаться будете? -Да-

- Хорошо. После обедни вы придете ко мне на дом, и мы поговорим...

- Хорошо... Я остановилась в вашей монастырской гостинице, и потому вы можете принять меня, когда вам угодно...

- Тем лучше... Тогда я побеседую сперва с матерью Таисией, игуменией нашей, а потом приду к вам сам или вас к себе приглашу. А теперь пойдемте с миром... Вы можете положиться на меня...

Они вышли из храма. Старая мать Анна опять загремела в темноте тяжелыми ключами. И все стихло... Девушка вернулась к себе, распахнула окно и долго смотрела на звезды, и на лице ее было странное выражение: точно чутко прислушивалась она, точно ожидала она чего-то из темных далей, какую-то большую и радостную весть... И слезы катились и катились по бледному красивому лицу...

Наутро старый храм был переполнен молящимися. Все принарядились, и лица сияли радостным ожиданием. И торжественно шла обедня, и золотило солнце потускневшую вязь старинной летописи по закоптевшим стенам, и стройно и вдохновенно пел прекрасный девичий хор...

- Со страхом Божиим и верою приступите... - благоговейно проговорил отец Феодор.

Золотая чаша рдела в лучах солнца, и тихим светом сияло над ней изможденное лицо священника. Раньше его очень соблазнял этот момент богослужения, но теперь он радостно принял и его: ведь это только красивый символ приобщения к христианской истине... Пестрой взволнованной чередой теснились причастники к сияющей чаше, а отец Феодор невольно искал среди них вчерашнюю девушку. Но ее не было.

Толпа причастников уже редела, а ее все не было. «Неужели смалодушествовала? - подумал отец Феодор. - Неужели, сказав в ночи о себе столько страшного, при свете дневном убоялась она показаться?» И вдруг заметил он ее: она стояла самой последней. И резко мелькнула мысль: почему последней? Уж не побоялась ли она передать другим страшную болезнь свою? И раньше мысль эта тяжко оскорбила бы его: из святой чаши не может выйти нечистоты. Теперь же его тронула эта думка несчастной девушки, которую он угадал. А она уже стояла, не подымая глаз, пред сияющей чашей.

- Ваше имя?

- Ирина...

- Причащается раба Божия Ирина во оставление грехов и жизнь вечную... - тепло проговорил священник, и когда девушка приняла причастие, он тепло улыбнулся глазами и ласково и тихо сказал: - Поздравляю вас...

Мать Таисия, игумения, уже пожилая женщина из подгорных крестьянок, имела ум открытый и прямой и сердце простое и теплое. Когда отец Феодор, отдохнув немножко после обедни, явился к ней ходатаем за несчастную девушку и, осторожно выбирая выражения, стал рассказывать матери Таисии ее страшную повесть, та смотрела на него молча своими серыми строгими глазами и от времени до времени крестилась.

- Оттолкнуть ее, отец, было бы грех... - своим низким контральто сказала она наконец. - Об этом и говорить нечего... Но... - затруднилась она, - как же... болезнь-то ее? Как лечить ее? Как скрыть?

- Я думал об этом... - сказал отец Феодор. - Я попрошу заняться ею Эдуарда Эдуардовича. Он хорошей души человек...

- Это вы хорошо придумали... - отозвалась игуменья. - Наши очень болтливы. И рады будут позлословить об обители. А на этого положиться можно...

- А что касается до сестер, то она побережется... - прибавил отец Феодор. - Она девушка разумная...

- Разумная, а что наделала... - вздохнула мать Таисия и тепло взглянула на свой осиянный лампадами иконостас. - Нынче и разум-то стал какой-то чудной...

Отец Феодор отправился в гостиницу. Сидевшая у окна Ирина - она читала Евангелие - сама вышла к нему навстречу в коридор. Священник ласково улыбнулся ей. Он вошел в ее номер, плотно прикрыл за собою дверь и тихо сказал: