Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца

Я должна мыться только в холодной воде.

Человек, которого мы зовем Убийцей, рабочий с бойни в Ворму, приезжает в четыре часа. В ожидании грузовика доставки мы угощаем его стаканом белого вина в кухне. Он несет такую несусветную чушь, что мы с матерью обмениваемся изумленными взглядами, вытаращив глаза. Я завороженно пялюсь на его единственный оставшийся зуб – бурый пенек, болтающийся в верхней челюсти, который он постоянно шатает языком.

Я должна идти с Убийцей, когда он выводит заказанное животное из грузовика. Если это молодой бычок, мы идем в конюшню. Он достает из своей сумки что-то вроде пистолета и приставляет его ко лбу животного между глаз. Стреляет. Бычок мгновенно падает на землю с глухим стуком. Мясник подвешивает тушу вниз головой на крюк. Если это баран или свинья, мы выводим животное во двор возле курятника, и Убийца перерезает ему глотку большим ножом. Потом волочит тушу в конюшню, чтобы подвесить ее. Со свиньями труднее. Они понимают, что их ждет, и борются за свою жизнь. От криков у меня кровь стынет в жилах.

Убийцу этим не остановишь. Он продолжает делать свое дело, словно дрова рубит. Он говорит мне, что животных нужно подвешивать на двадцать четыре часа, чтобы мясо гарантированно не стало жестким. Поэтому он уходит и возвращается на следующее утро, так же рано – на сей раз чтобы рубить туши. Вначале он разделывает их на четверти и относит по одной четверти в подвал, где мы ждем следующей стадии процесса. Пока он рубит мясо, мы с матерью заворачиваем куски. Название каждого отруба следует писать на ярлыке, прежде чем уложить в морозильник.

Из туши бычка или барана получаются сотни отрубов, которые постепенно заполняют три морозильника, стоящие бок о бок и подключенные к генератору. Затем мы добираемся до кусков меньшего размера: Убийца опорожняет кишки и готовит кровяную колбасу. Мы работаем весь вечер, окруженные ужасным запахом крови и сырого мяса. Иногда работа остается незавершенной, и Убийце приходится снова возвращаться наутро.

Я ненавижу, когда меня запирают в этом подвале, тонущем в запахе смерти. У меня ноет спина, меня тошнит. Кажется, этим пакетам с мясом нет конца. Но худшее из всего – когда Убийца забивает молочного теленка. Теленок должен оставаться спокойным и расслабленным, чтобы его нежное мясо не «испортилось». Это моя работа – проводить с ним время и подолгу успокаивать.

– Ах, нет на свете ничего лучше ребенка, а еще лучше – маленькой девочки, чтобы успокаивать животных, – говорит Убийца со своей широкой беззубой ухмылкой.

Так что я остаюсь наедине с теленком, прикованным цепью у конюшни. Сколько мне придется тут находиться? Я немного побаиваюсь его, ведь он намного больше меня. А еще я боюсь провалить свое задание. Отец сказал мне, что завтра мы сразу узнаем – по цвету мяса, – подобающим ли образом я с ним справилась. Если мясо будет розовым, все пропало; придется привозить и убивать другого теленка. Я тихонько разговариваю с животным и молюсь, чтобы его мясо не было розовым. Но чем дольше я его глажу, тем сильнее мое сердце проникается состраданием к нему. Мне хочется, чтобы время застыло и его смерть была отложена на бесконечный срок.

– Ах, нет на свете ничего лучше ребенка, а еще лучше – маленькой девочки, чтобы успокаивать животных, – говорит Убийца со своей широкой беззубой ухмылкой.

Я не слышу, как подходит Убийца, но вдруг он оказывается перед животным и одним стремительным движением приставляет пистолет к его лбу. Теленок валится на землю. Мне кажется, его глаза выражают беспомощный вопрос: «Почему?» Я иногда тоже падаю, угодив ногами под безжизненное тело. Убийца вытаскивает меня, громогласно хохоча.

Все время бойни я подавлена недосыпом, физическим изнеможением, вонью и неистовством своих эмоций. Нервы матери тоже на пределе. Время от времени мы обе ни с того ни с сего заливаемся безумным смехом. Если, к примеру, Убийца скроит уморительную рожу или произнесет какое-то дурацкое замечание, нам невероятно трудно держать себя в руках. И потом достаточно лишь поймать взгляд друг друга, чтобы снова визгливо захохотать.

За столом мы прикладываем сверхчеловеческие усилия, чтобы подавить свою веселость. Отца смех раздражает до крайности. Он считает хохот пустой тратой энергии, доказательством полного отсутствия контроля. Улыбки тоже не пользуются его благосклонностью.

– Хочешь быть деревенской дурочкой? – спрашивает он, если ловит меня в момент, когда я смотрю в небо с улыбкой на лице. – Улыбаются только полоумные. Твое лицо должно быть серьезным и лишенным выражения, чтобы вводить в заблуждение врагов. Никогда ничего не выдавай.