Рассказчица

– Пока, пап!

Неужели ему надо разъяснять, что, даже если бы я считала Эвана Германа привлекательным – как какого-нибудь бледного, хмурого будущего документалиста, – у меня есть парень? Уже два с половиной года. Смешной, милый, веселый, с которым хорошо. Не просто парень, а Райан Харт.

Когда мы входим в мою комнату, я разворачиваюсь, чтобы все объяснить, но Эван меня перебивает:

– Твой отец офтальмолог?

– Э-э-э…

Его взгляд скользит по каждой поверхности моей комнаты. Я слежу за его взглядом: тетрадь «Молескин» на прикроватной тумбочке, фотоколлаж, который Кэти делала к каждому моему дню рождения и на который я специально не смотрю, смятое одеяло на кровати, лифчик на полу, который я моментально ногой пинаю под кровать. Эван читает меня, как один из дневников.

– Ретинопексия, – говорит он. – «Ретина». Значит, твой отец – глазной врач.

– Вау, Шерлок. Да, он глазной хирург.

– Интересно. А твоя мама?

Перед его глазами разложена вся моя жизнь, отчего мне неловко. Может, я зря пригласила его домой.

– Она риелтор, – отвечаю. – А что, хочешь дом купить? – пытаюсь отвлечь его шуткой.

– Нет, – искренне отвечает он. – Просто интересно. – Эван замечает сундук, и его лицо резко меняется. – Там остальные дневники?

Два шага – и он уже в противоположном углу комнаты. Он нетерпеливо опускается перед сундуком, и я немного расслабляюсь. Приятно видеть человека, которого эти дневники интересуют так же, как и меня.

Он осторожно приподнимает крышку.

– А их больше, чем я думал, – бормочет он, как мне кажется, благоговейным тоном. – Можно?

Я энергично киваю и опускаюсь на колени рядом с ним; Эван вынимает коричневую кожаную тетрадь, вертит ее в руках, внимательно изучает, затем пробегает по страницам большим пальцем. Они трепещут, как крылья птицы.

Мне не терпится сказать Эвану, что я узнала в библиотеке. Пока я повествую, его брови заинтересованно поднимаются вверх. Но когда дохожу до статьи и информации о двух недостающих телах, все, что слышу в ответ, это:

– А. Да.

– Ты знал? – спрашиваю я.

– Ну, пропавшие останки – одна из причин, по которым я пришел к такому заключению. – Возможно, он замечает, что я поникаю, потому что быстро добавляет: – Но это прекрасно, что ты изучаешь этот вопрос, – нам ведь надо сравнить содержимое дневников с тем, что известно о жизни Анастасии.

– ясно, – сухо говорю я, а на деле чувствую, будто меня понизили в ранге до минимального звена.

Дневники беспорядочно навалены в сундуке. Наша первая задача – разложить их в хронологическом порядке, если удастся найти дату, а она стоит не в каждом дневнике. Некоторые заполнены не до конца. Пара дневников заканчивается недописанной фразой. В конце концов в полукруге перед нами вырастает пять аккуратных стопок. Всего их тридцать две штуки. Целая жизнь на бумаге.

Последний дневник, который мы прочли, велся в марте 1917 года, примерно когда Николай II отрекся от престола (у него не было выбора, как объяснил Эван, – проходили постоянные бунты и стачки, к которым иногда присоединялись солдаты, не уехавшие на фронт сражаться в Первой мировой). Российский парламент – Дума – создал Временное правительство, власть у которого вскоре отняли большевики, а царскую семью посадили под домашний арест в Александровском дворце к югу от Санкт-Петербурга, в Царском Селе.

Мы решили найти следующий дневник.

– Этот, – говорю я, поднимая обтянутую черной кожей тетрадь с тонкой золотой каемкой. На ее первой странице стоит дата – 30 марта 1917 года.

Передаю тетрадь Эвану, и он начинает читать.

Сегодня сидела дома, играла с Алексеем. Он, бедная обезьянка, приболел. А сейчас и так почти ничего не поделаешь. Так печально жить взаперти, как хрустальная фигурка.

Я его развлекаю – выдумываю истории о стражниках, особенно об одном – с острым носом и большими серыми зубами, который часто дергается. В моих сказках он – крыса. Алексею смешно.

У мамы снова болит голова, она отдыхает. Папа пошел в кухонный сад рубить дрова. Он говорит, что уже нарубил достаточно дров, чтобы обогреть весь Зимний дворец! Но мне кажется, ему просто нравится быть чем-то занятым. Сегодня он гулял с Т. и О. Я сказала маме, что это нечестно, что он всегда гуляет со старшими. Она меня пожурила, сказала, что папа любит нас всех, как Господь любит всех детей Его.