Рассказчица

Получив дополнительное напоминание о том, насколько она одинока, Анна решила остаться в Париже, у месье Ганьона. Как-то вскоре после ужина он пришел к ней. Анна прямо спросила, почему Белая армия ее спасла и что они собираются с ней делать.

– Вы говорите словно пленница, великая княжна.

– Разве я не пленница? – спросила я.

– Разумеется, нет, – ответил он, будто оскорбившись. И добавил: – Но когда у человека в мире мало друзей, не вредно научиться ценить тех, кто у него есть.

Я поняла, что он имеет в виду.

Будто в попытке подкрепить свои слова, Ганьон посоветовал Анне изучить город света, только обязательно с сопровождающим. В дневнике она описывает прогулки по рынкам Лез-Аля, походы в кафе на Монмартре с книгой, прогулки по берегу Сены, дни в галереях Лувра, проведенные в горестных размышлениях.

Она продолжает вести дневники по той же причине, что и в Берлине, – это «единственное утешение из прежней жизни, которое еще мне доступно, и ты, очевидно, мой единственный друг; без тебя, дорогой, я точно сойду с ума», но она тщательно их скрывает, в том числе от Ганьона и его сообщников. Анна понимала, что даже использование фальшивых имен ее не спасет, если дневники попадут не в те руки, поэтому прятала их под дровяной печкой в квартире. Мы с Эваном соглашаемся, что это умно, хотя несколько пожароопасно.

Однажды во время прогулки Анна остановилась у газетного киоска рядом со станцией метро «Рю-дю-Бак». Не считая истории с Анной-самозванкой в Берлине, ей пока удавалось избегать попадания в газеты, однако заголовок одной из британских газет привлек ее внимание: «Императрица в изгнании тихо проживает в Лондоне». С трудом дыша, Анна остановилась на улице прочесть статью.

Согласно статье, вдовствующая императрица Мария Федоровна поселилась в Лондоне неподалеку от сестры, королевы Александры. Там она скорбела по сыну, императору Николаю II, о чьей казни официально сообщили в июле 1918 года. Остальные родственники правителя – жена, сын, четыре дочки, – по словам большевиков, были отправлены в безопасное место, данные о котором не сообщались. («ложь!» – прошипела Анна, дойдя до этого места, отчего продавец спросил, собирается ли она покупать газету или просто мять ее.) После драматичной миссии по спасению, организованной Королевским флотом, вдова-императрица наслаждалась жизнью более спокойной, чем была бы в Санкт-Петербурге, и отказывалась беседовать с журналистами.

Мы решаем, что эти новости обрадуют Анну, – ее бабушка жива.

– Может, так она и попала в Лондон, – замечает Эван.

Но реакция Анны сильно нас удивляет.

Значит, она жива, гран-мама. С одной стороны – слава Богу, с другой – соль на рану.

Конечно, она нас любит. Папа всегда на этом настаивал. Но ее критика мамы, критика за спиной («Она оскорбляет двор, отдаляясь от него»; «Наша семья в долгу перед Россией») – коснулась и нас.

Если честно, дорогой, я всегда любила бабушку так, как исполняла любую другую обязанность. Где она была, когда нас увезли? В Крыму. А раз она верит, что мы живы, почему не попыталась меня найти?

После стольких страданий, боюсь, я не в силах пережить еще один удар, а гран-мама никогда не умела лечить разбитое сердце.

Интересно, что Эван думает о такой истории побега.

На следующий день Анну немедленно вызвали в пентхаус, где она общалась с Сергеевым и узнала, как трагична была ее история. Когда пришел нетерпеливый Ганьон, ее охватило нервное возбуждение.

Прибыв в пентхаус, она обнаружила в кожаном кресле маленькой библиотеки при гостиной хорошо одетого мужчину. На подлокотнике стояла фарфоровая чашечка. Анна подумала, что чашка в любой момент может упасть и разбиться. Длинное лицо, усы, тонкие черные волосы с проседью на лысеющей голове, нос, похожий на клюв.

Ганьон нас представил:

– Позвольте: достопочтенный лорд Хардинг Перхёрстский, бывший британский посол в России и индийский наместник, а в ближайшем будущем – посол во Франции.