Рассказчица

Я не отвечаю. Пусть не думает, что сорвался с крючка. И что бы он ни говорил мне, я не могу просто высадить его у дома и распрощаться с ним навсегда. Я в долгу перед своей бабушкой. К тому же обещала Лео, что не отступлюсь. То, как Джозеф сегодня сорвался, придает мне решимости собрать достаточное количество доказательств, чтобы его привлекли к ответственности. Этот человек явно в какой-то период своей жизни мог делать все, что хотел, не боясь возмездия. В каком-то смысле, предлагая мне убить его, он делает нечто подобное.

Думаю, пришло ему время получить по заслугам.

– Наверное, я нервничаю, – продолжает Джозеф.

– Из-за чего? – спрашиваю я, ощущая, как мурашки ползут по затылку.

Он догадался? Знает, что я хочу вывести его на чистую воду и сдать?

– Боюсь, вы выслушаете то, что я вам скажу, и все равно не исполните мою просьбу.

Я поворачиваюсь к нему:

– С моей помощью или без нее вы умрете, Джозеф.

Он смотрит мне в глаза:

– Вы знаете о Der Ewige Jude? Вечном Жиде?

От слова «жид» я вздрагиваю, как будто с его уст оно не могло сорваться даже невзначай, и качаю головой.

– Это старая европейская легенда. Жид Агасфер глумился над Иисусом, который остановился отдохнуть на Крестном пути. Он поторапливал Иисуса, говорил, что тому нужно идти быстрее. Иисус проклял его и обрек скитаться по земле до Второго пришествия. Сотни лет люди видели в разных местах скитальца Агасфера, который не мог умереть, как бы ни хотел этого.

– Вы ведь понимаете, какая ирония заключается в вашем сравнении себя с жидом.

Старик пожимает плечами:

– Говорите о них, что хотите, но они процветают, – он глядит мне в глаза, – несмотря ни на что. Я уже несколько раз должен был умереть. У меня был рак, я попадал в дорожные аварии. Я не знаю другого пожилого человека, которого положили бы в больницу с воспалением легких и он выжил бы. Вы можете думать что угодно, Сейдж, но я знаю, почему до сих пор жив. Я как Агасфер – каждый день, проведенный здесь, умаляет совершенные мной грехи.

Загорелся зеленый, машины позади меня загудели, но я не нажала на газ. Джозеф как будто углубился в себя, потерялся в собственных мыслях.

– Герр Золлемах из Гитлерюгенда говорил нам, что евреи как сорняки. Вырви один, и вместо него вырастет два…

Я давлю на педаль газа, и мы дергаемся вперед. Джозеф отвратителен мне тем, что оказался таким, как говорил. Мне отвратительна я сама тем, что сперва ему не поверила, позволила себе обмануться и считать, будто этот человек – милый дедок, добрый самаритянин, как все в этом городе.

– …Но я думал, – тихо говорит Джозеф, – что есть некоторые сорняки, которые так же прекрасны, как цветы.

Что-то было у меня за спиной. Это подсказывало мне шестое чувство, холодок сзади на шее. Войдя в лес, я оборачивалась раз десять, но видела только голые деревья, стоящие, как стражники.

И все же мое сердце бешено колотилось. Я пошла к дому чуть быстрее, крепко сжимая ручку хлебной корзины и думая: далеко ли Алекс, успеет ли, если я закричу?

И тут я услышала. Хруст ветки, скрип снега под чьей-то ногой.

Я могла бы побежать.

Но тогда преследователь погонится за мной.

Я еще прибавила шагу. Из уголков глаз полились слезы, я сморгнула их. Резко свернула за дерево с толстым стволом, за которым можно спрятаться. Задержала дыхание и стала считать приближавшиеся шаги.

На поляне появилась олениха, повернула голову, посмотрела на меня и принялась обкусывать кору на березе в нескольких футах от меня.

От облегчения ноги у меня превратились в желе. Я прислонилась к дереву, все еще дрожа. Вот что случается, когда позволяешь пустой болтовне горожан ядом просочиться в твой разум. Ты видишь тени там, где их нет, слышишь мышиную возню и представляешь себе льва. Тряхнув головой и удивляясь собственной глупости, я отлепилась от дерева и снова направилась к дому.