Рассказчица

Как будто это такой простой вопрос. Как будто на него можно ответить одним словом.

Когда копы звонят Мэри, она настаивает, чтобы меня отвезли в больницу и показали врачу. Тот прилепляет мне на лоб пластырь в виде бабочки и говорит, что нужно наблюдать, не появятся ли у меня признаки сотрясения мозга. Мэри заявляет, что эту ночь я проведу у нее, и не принимает никаких возражений. У меня начинает так сильно болеть голова, что я не в состоянии спорить, в результате чего оказываюсь на кухне у своего босса и пью чай.

На руках Мэри – остатки не отмывшейся фиолетовой краски. Когда ей позвонили из полиции, она работала над фреской. Живопись окружает меня со всех сторон в закутке, где стоит кухонный стол: незаконченная сцена апокалипсиса. Иисус – полагаю, это он, так как у него длинные волосы и борода, но лицо подозрительно напоминает Брэдли Купера, – протягивает руку к людям, которые толпой валят к Мефистофелю в образе женщины, похожей на Мишель Бахман. Бедные падшие души изображены в разной степени обнаженности, некоторые только слегка обозначены, но я различаю черты Снуки, Дональда Трампа, Джо Патерно. Я прикасаюсь пальцем к месту на фреске прямо у себя за спиной и говорю:

– Элмо?[29] Правда?

– Как долго он был малышом? – спрашивает Мэри, пожимая плечами, и передает мне сахар. – Никогда не взрослеет. Ясно, что заключил сделку с дьяволом. – Она держит меня за руку через стол. – Для меня это много значит, понимаешь. Что ты позвонила мне. – (Я предпочитаю не упоминать о том, что звонили полицейские.) – Я думала, ты рассердилась на меня за предложение взять отпуск. Но правда, это для твоего же блага, Сейдж. – Она робко улыбается. – Сестра Иммакулата всегда говорила мне так, когда я ходила в детский сад при приходской школе. У меня рот не закрывался, я все время болтала. Так что однажды она посадила меня в мусорный бак. Я была маленькая и поместилась. Стоило мне подать голос и пожаловаться, как она пинала бак ногой.

– Я должна благодарить, что ты не выбросила меня на свалку?

– Нет, ты должна благодарить за то, что есть человек, который заботится о тебе и помогает пережить трудное время. Этого хотела бы твоя мать.

Моя мать. Именно из-за нее, прежде всего, я и пришла в группу скорби. Если бы она не умерла, я, может, никогда не познакомилась бы с Джозефом Вебером.

– Так что случилось? – спрашивает Мэри.

Ну это сложный вопрос.

– Ты знаешь. Я сбила оленя, и моя машина врезалась в ограждение.

– Куда ты ехала? Погода была ужасная.

– Домой, – говорю я, и это не ложь.

Мне хотелось бы рассказать Мэри про Джозефа, но один раз она уже не поверила мне. И подтвердила правильность его слов: мы верим во что хотим, в то, что нам необходимо. А в результате предпочитаем не замечать того, что как будто и не существует вовсе. Мэри не может смириться с мыслью, что Джозеф Вебер – чудовище, так как это подразумевает признание того, что он одурачил ее.

– Ты была с ним? – нервно спрашивает Мэри.

Сначала я думаю, что она говорит о Джозефе, но потом понимаю: речь об Адаме.

– Вообще-то, я сказала Адаму, что не хочу встречаться с ним какое-то время.

У Мэри отвисает челюсть.

– Аминь!

– Но потом я поехала к его дому. – Мэри утыкается лицом в ладони, а я корчу гримасу. – Я не собиралась заходить к нему. Клянусь!

– Ну, привет. А зачем тогда ты туда потащилась? – спрашивает Мэри. – У меня достаточно травяного чая и мороженого, чтобы загладить последствия любого разрыва, и я гораздо доступнее эмоционально, чем Адам.

– Ты права, – киваю я. – Надо было позвонить тебе. Но вместо этого… я увидела его с женой и детьми. Меня это… потрясло, наверное. И я отвлеклась на свои мысли, вот и сбила олениху.

Всю эту историю я плету, не упоминая Джозефа. Оказывается, у меня больше общего с бабушкой, чем я думала.

– Хорошая попытка, но ты врешь. – (Я моргаю глазами, дыхание застревает в горле.) – Я тебя знаю. Ты ехала, чтобы увидеться с ним и сказать, что совершила ошибку. Если бы ты не подглядела счастливую семейную сцену, то, наверное, залезла бы на ограду и бросала бы камушки в окно, пока он не вышел бы поговорить с тобой.

– По-твоему, я такая неудачница? – хмуро глядя на Мэри, говорю я.

Она пожимает плечами:

– Слушай, я только хочу сказать, что тебе не повредит злиться на него чуть дольше, чем длится один вздох.

– Так учит малый Старый Завет для монахинь?

– Бывших монахинь. И позволь сказать тебе, это безмятежное дерьмо из «Звуков музыки». Отстой. В монастыре сестры такие же мелочные, как люди за его стенами. Кого-то ты любишь, кого-то на дух не выносишь. Я тоже, бывало, плевала в фонтанчик со святой водой, перед тем как к нему подходила другая монахиня. Я полностью заслуживала наказания, когда мне приходилось по двадцать раз перебирать по кругу четки с чтением молитв.

Я тру пальцами левый висок, в котором пульсирует боль.

– Можешь дать мне телефон?

Мэри встает, роется в моей сумочке и находит его.

– Кому ты будешь звонить?

– Пеппер.