– У меня нет парня, – вдруг срывается у меня с языка. Оказывается, произнести эти слова вслух гораздо легче, чем я думала. Я вовсе не чувствую себя так, будто у меня из груди вырвали сердце, нет, я словно состою из гелия. – То есть он был, но… – Я пожимаю плечами. – Все равно он не стал бы убивать вас в вашем кабинете в ближайшее время.
Лео краснеет:
– Полагаю, это означает, что сегодня я могу спать спокойно.
Я откашливаюсь:
– Значит, нам нужно только доказать, что Джозеф работал в Освенциме. Если он сам признался, разве этого не достаточно?
– Зависит от того, насколько достоверно его признание.
– Неужели суд может решить, что он лжет?
– А почему вообще люди лгут? – задает вопрос Лео. – Он стар. У него проблемы с психикой. Он мазохист. Кто знает? Насколько нам известно, он вообще там не был. Он мог прочитать какую-нибудь книгу и выдать вам эту историю за свою личную.
– Хотя у вас есть папка с документами, на которой стоит его имя?
– Он уже назвался одним вымышленным. Это может быть второе.
– Так как же мы узнаем, действительно ли Джозеф – это Райнер?
– Есть два способа, – отвечает Лео. – Либо он продолжит беседовать с вами и в конце концов выдаст информацию, которая совпадет с той, что хранится в этой папке и получена из самой СС, а не из просмотра круглосуточного канала «История». Либо нам нужен свидетель, который знал его в лагере и вспомнит. – Лео кладет рядом вырезку из газеты и фото с регистрационной карточки Нацистской партии. – И подтвердит, что на этих двух снимках один и тот же человек.
Я смотрю на бриошь, уже не испускающую пар, душистую и теплую. На столе – капля джема. Бабушка говорила, что отец любил загадывать ей загадку: «Что вам нужно разломить, чтобы собрать семью вместе?»
Хлеб, разумеется.
Вспоминаю это и, хотя я не религиозна, молюсь, чтобы она простила меня.
– Думаю, я знаю, кто может нам помочь.
–