Рассказчица

– Лгунья! В последний раз, когда ты разговаривала со своей сестрой, она повесила трубку, потому что ты заявила, мол, готовить четырехлетнюю малышку к поступлению в эксклюзивный детский сад так же бессмысленно, как нанимать тренера по плаванию для гуппи. Ты не стала бы звонить Пеппер, даже если бы застряла в машине, которая вот-вот загорится…

– Я просто проверю сообщения, ты не против?

Мэри сует мне телефон:

– Давай. Пиши ему. К завтрашнему утру ты все равно будешь молить его о прощении. Это твой modus operandi[30].

Я пролистываю контакты до номера Лео и говорю Мэри:

– Не в этот раз.

Очевидно, даже охотники за нацистами иногда отдыхают. Хотя я оставила три сообщения на голосовой почте Лео – тем вечером и на следующее утро, – он не ответил и не перезвонил мне. Я погружаюсь в прерывистый сон в гостевой спальне Мэри, где у меня над головой висит резное изображение Иисуса, несущего крест. Мне снится, что я тащу крест на Сизифов холм, смотрю вниз с его вершины и вижу тела тысяч голых мужчин, женщин и детей.

Мэри отвозит меня домой по пути в пекарню, вопреки моим попыткам убедить ее, что мне лучше поехать с ней. Оказавшись дома, я не могу найти себе места. Едва ли я сегодня вынесу очередную встречу с Джозефом; в любом случае мне не хочется с ним разговаривать, пока я не свяжусь с Лео.

Чтобы отвлечься от мыслей о Джозефе, я решаю испечь что-нибудь, требующее моего безраздельного внимания: бриошь. Это аномальная сдоба, в которой пятьдесят процентов масла, но при этом, вместо того чтобы превратиться в кирпич, она тает у вас во рту, сладкая, воздушная. Приготовить ее в такой жаркий и влажный день, как сегодня, – задача особенно сложная, потому что ингредиенты должны быть холодными. Я охлаждаю даже миску и мешалки.

Начинаю с отбивания масла скалкой, пока замешивается тесто. Потом добавляю его маленькими порциями в миксер. Это мне больше всего нравится в бриоши. Тесто не понимает, что ему делать с таким количеством масла, и начинает разбегаться к стенкам чаши. Но проходит время, и оно снова собирается в центре, становясь гладким, как атлас.

Выключаю миксер и отрываю от теста кусок размером со сливу. Зажав его пальцами, медленно растягиваю, чтобы посмотреть, не рвется ли оно, становясь по мере растягивания тонким и полупрозрачным, как лист бумаги. Потом перекладываю тесто в контейнер и плотно закрываю его сверху пищевой пленкой, ставлю на стол и начинаю прибираться на кухне.

Раздается звонок в дверь.

Я испуганно вздрагиваю. Обычно днем я сплю, вечером меня дома нет, а по ночам никто не звонит в звонок. Даже Адам. У него есть ключ.

Наверное, это почтальон или курьер из UPS, однако стоящий на пороге мужчина не одет в форму. На нем мятый пиджак и галстук, хотя на улице градусов тридцать. У незнакомца черные волосы и щетина, а глаза цвета полированного орехового дерева.

– Я Лео Штайн.

Он не такой, каким я его себе представляла, во многих смыслах. Я сразу стряхиваю на лицо челку, чтобы прикрыть шрам, но поздно, это мне ясно. Лео пристально смотрит на меня, как будто способен проникнуть взглядом под завесу волос.

– Как вы узнали, где я живу?

– Вы шутите? Я же из Министерства юстиции. Мне известно, что вы сегодня ели на завтрак.

– Правда?

– Нет. – Он улыбается, и это для меня неожиданность. Мне казалось, люди вроде него не особенно улыбчивы. По-моему, истории, которые ему регулярно приходится выслушивать, отбивают всякую охоту к веселью. – Могу я войти?

Не знаю, существуют ли на этот счет какие-нибудь правила. Имею ли я вообще право не впустить его? А вдруг я сделала что-то ужасное? Вдруг за мной и Джозефом следили скрытые камеры и теперь у меня будут проблемы?

– Да ладно вам, расслабьтесь и не забывайте дышать. Я пришел помочь вам, а не арестовывать. – (Я поворачиваюсь к нему в профиль, чтобы он не видел уродливую сторону моего лица.) – Гм… Что-нибудь не так?

– Нет. А что?

– Просто вы двигаетесь, как я в прошлом месяце, когда уснул за столом. Потом неделю не мог выпрямить шею. – (Я делаю глубокий вдох и встречаюсь с ним взглядом, пусть посмотрит на меня хорошенько.) – Ох! – тихо произносит он. – Такого я не ожидал.

Не знаю, почему у меня возникает чувство, будто мне дали пощечину. Большинство людей вообще ничего не говорят, видя мой шрам. Если бы Лео поступил так же, я, по крайней мере, могла бы утешаться тем, что он якобы не обратил внимания.

– Это глупо, но я представлял, что у вас карие глаза. Не голубые. – (У меня отваливается челюсть.) – Хотя голубые мне тоже нравятся, – добавляет Лео. – Вам идет.

– Больше вам нечего сказать? – отзываюсь я. – Правда?

Он пожимает плечами:

– Если вы думали, что я убегу с криками, увидев у вас на лице несколько серебристых линий, как у киборга, простите, что разочаровал.

– Киборга?

– Слушайте, я мало вас знаю, но вы, похоже, немного зациклены на своей внешности. Ваш физический облик для меня гораздо менее интересен, чем тот факт, что вы навели меня на Джозефа Вебера.

При упоминании этого имени я встряхиваю головой, чтобы прочистить мозги.

– Я говорила с ним вчера. Он совершил столько ужасных вещей.