Рассказчица

– В России тоже есть газеты. – Йозек едва заметно улыбнулся. – Может быть, однажды я прочитаю в одной из них твою историю про упыря. – Йозек засунул руку в карман. – Ситуация тут будет ухудшаться. У отца есть знакомые по работе. Друзья, которые хотят ему помочь. Мы поедем в Россию как христиане, нам сделали документы.

Я бросаю на него быстрый взгляд. С такими бумагами можно ехать куда угодно. Они доказывали, что вы арийцы. А это означало, что вас будут пропускать везде свободно, без задержек, не арестуют, не депортируют.

Если бы у Йозека были такие документы неделю назад, его не избили бы эсэсовцы. Но тогда он не оказался бы и в кафе «Астория».

– Отец хочет, чтобы случившееся со мной больше никогда не повторилось. – Йозек торжественно показал мне документы. Они были, как я поняла, не на юношу его возраста, а на девочку-подростка. – Ты спасла мне жизнь. Теперь моя очередь спасти тебя.

Я отшатнулась, как будто эта бумага могла загореться.

– Отец не смог достать документы для всей вашей семьи, – объяснил Йозек. – Но, Минка… ты можешь поехать с нами. Мы скажем, что ты – моя кузина. Мои родители позаботятся о тебе.

Я покачала головой:

– Как я могу стать частью твоей семьи, зная, что бросила свою на произвол судьбы.

– Я знал, что ты так скажешь, – кивнул Йозек. – Но все равно возьми. Может, ты когда-нибудь передумаешь.

Он вложил документы мне в руку и сжал мои пальцы, потом привлек меня к себе. Бумаги оказались между нами клином, который разделит нас, как любая ложь.

– Береги себя, Минка, – сказал Йозек и снова поцеловал меня, но на этот раз губы его были жесткими, как будто он говорил на чужом языке.

Час спустя я сидела в пышущем жаром нутре отцовской пекарни, ела булочку, которую он готовил для меня каждый день, – с особым образом закрученной верхушкой и начинкой из корицы и шоколада. В это время дня мы были одни; работники пекарни приходили сюда до зари и уходили домой в полдень. Я сидела на табурете, зацепившись ступнями за его ножки, и смотрела, как отец формует багеты. Он укладывал их, чтобы подошли, в посыпанную мукой и сложенную волнистыми складками плотную пекарскую салфетку, проверял, как они поднялись, нажимая на каждый пальцем, отчего на упругом, как попка младенца, тесте оставались ямочки, которые быстро исчезали. Края спрятанной в лифчик бумаги обжигали мне кожу. Я представила, что перед сном разденусь и увижу у себя на груди вытатуированное имя какой-то девушки-гойши[40]

.

– Семья Йозека уезжает, – сказала я.

Руки отца, всегда находившиеся в движении, замерли над тестом.

– Когда ты виделась с ним?

– Сегодня. После школы. Он хотел попрощаться. – (Отец кивнул и вытянул тесто в небольшой брусок.) – Мы тоже уедем? – спросила я.

– Если мы это сделаем, Минуся, кто будет кормить людей?

– Безопасность важнее. Особенно притом, что Бася ждет ребенка.

Отец стукнул ладонями по столу, подняв небольшую мучную бурю.

– Ты думаешь, я не могу обеспечить безопасность своей семьи? – проревел он. – По-твоему, для меня это не важно?

– Нет, папа, – прошептала я.

Он подошел ко мне и взял за плечи:

– Послушай, семья для меня – все. Ты для меня – все. Я разберу эту пекарню на кирпичи своими собственными руками, если это понадобится, чтобы уберечь тебя.

Я еще ни разу не видела его таким. Мой отец, всегда уверенный в себе, готовый шуткой разрядить самую напряженную ситуацию, едва сдерживался.

– Твое имя, Минка, – сокращение от Вильгельмина. Ты знаешь, что это означает? «Избранная для защиты». Я всегда буду защищать тебя. – Он долго смотрел на меня, а потом вздохнул. – Я собирался подарить тебе это на Хануку, но, думаю, сейчас самое время для подарка.

Отец скрылся в задней комнате, где хранил записи о доставке муки, соли и масла. Вернулся он оттуда с джутовым мешком, затянутым продернутой в кулиску веревкой туго, как поджатые губы старой девы.

– A Freilichen Chanukah, – сказал он. – Хотя до нее еще два месяца.

Нетерпеливыми пальцами я дернула узел, чтобы открыть мешок. Внутри оказалась пара блестящих черных ботинок.

Они были новенькие, это здорово, но совсем не модные, ничто в них не могло вызвать в девушке восторг – ни форма, ни прошивка, ни стиль.

– Спасибо, – произнесла я, принудив себя улыбнуться, и обняла отца за шею.

– Они единственные. Ни у кого больше нет таких. Обещай мне, что будешь носить их постоянно. Даже когда ляжешь спать. Ты понимаешь, Минка? – Он взял с моих коленей один ботинок и потянулся за ножом, которым отреза́л куски теста от лежавшего на столе пласта. Вставив кончик ножа в бороздку на каблуке, он повернул его, и каблук отскочил. Сперва я не поняла, зачем отец портит мой подарок, но потом увидела, что внутри – потайное отделение, а там лежат несколько золотых монет. Целое состояние. – Никто не знает, что они там, кроме тебя и меня.

Я вспомнила Йозека со сломанным пальцем и как эсэсовцы вымогали у него деньги. Это была страховая политика моего отца.

Он показал мне, как снимаются оба каблука, потом прицепил их обратно и несколько раз стукнул ими по столу.