Рассказчица

Я поймала его, а Рубина толчком уложили на землю, ударили прикладом винтовки по голове. Я кинулась бежать и не останавливалась ни когда перебегала мост над Згиерской улицей, ни когда поняла, что меня никто не преследует. Я влетела в дом, оставив дверь нараспашку, и бросилась в объятия матери. Всхлипывая, рассказала ей о Рубине. Стоявшая в дверном проеме Бася с вопящим Мейером на руках заголосила.

И тут я вспомнила про пакет, который так и сжимала в руке. Я вытянула вперед руку и разжала слабые пальцы, как роза раскрывает лепестки.

Мать перерезала бечевку кухонным ножом, развернула крапчатую вощеную бумагу… Внутри лежал маленький пузырек с лекарством.

«Это может стоить тебе жизни…» – корила я Рубина. Что это?

Его сын.

Информация в гетто распространялась, как побеги глицинии: извилистыми путями, по спиралям, иногда она распускалась невероятными фейерверками цвета. По этим сложно переплетенным каналам мы получили сведения, что Рубин в тюрьме. Бася каждый день ходила туда, пытаясь встретиться с ним, но ее не пускали.

Отец задействовал все свои деловые контакты за пределами гетто, чтобы узнать что-нибудь о Рубине или, еще лучше, вернуть его домой. Но связи, которые помогли когда-то устроить меня в католическую школу, теперь ничего не значили. Если отец не обзаведется приятелями среди офицеров СС, Рубин так и останется в тюрьме.

Это заставило меня вспомнить того офицера из Штутгартского балета, который предлагал давать Дарье уроки танцев. Не было никаких гарантий, что он сможет чем-то помочь, и все же этот человек хотя бы отдаленно знаком нам в море немецких военных. Только вот беда – Дарья сожгла его визитную карточку, а значит, даже эта искра надежды для меня угасла.

Мы не знали, какая участь ждет Рубина, но немного раньше в том же месяце председатель Румковский издал распоряжение, согласно которому воров и преступников должны были отправить на работы в Германию. Таким способом наш старейшина устранял негодяев из общества. Но разве можно было считать Рубина подонком? «Сколько людей, сидевших в тюрьме, на самом деле были преступниками?» – размышляла я.

От мысли, что Рубина пошлют неизвестно куда, Бася впадала в отчаяние и ничем не могла утешиться, хоть на ее попечении и оставался Мейер, который быстро поправился, как только стал принимать лекарство. Однажды ночью она тихонько вошла в мою комнату. Было три часа, и я сразу решила: с ребенком стряслась какая-то беда.

– Что случилось?

– Мне нужна твоя помощь, – сказала Бася.

– Почему?

– Потому что ты умная.

Бася редко обращалась ко мне за помощью, еще реже признавала мои умственные способности. Я села в постели:

– Ты задумала какую-то глупость.

– Не глупость. Это необходимо.

Я вспомнила, как Рубин продавал хлеб, и зло глянула на сестру:

– Вы оба решили забыть, что у вас есть маленький сын, который полностью зависит от вас? Что, если тебя тоже арестуют?

– Вот почему я и прошу тебя о помощи, – сказала Бася. – Пожалуйста, Минка.

– Ты жена Рубина. Если тебя не пускают к нему в тюрьму, я-то что смогу сделать?

– Знаю, – мягко проговорила Бася. – Но я хочу встретиться не с ним.

Репутация Хаима Румковского в гетто находилась прямо на линии между любовью и ненавистью. На людях нужно было восхищаться председателем, или ваша жизнь превратилась бы в ад, так как он имел власть раздавать привилегии, жилье и продукты. Однако приходилось только удивляться человеку, который по доброй воле согласился иметь дело с немцами, морить голодом своих людей и объяснять, почему они живут в таких ужасных условиях, говоря, что по крайней мере они живы.

Ходили слухи, что Румковский падок на хорошеньких девушек. Именно на это мы с Басей и рассчитывали.

Оставить маму присматривать за Мейером, сославшись на то, что Бася еще раз попытается попасть в тюрьму, чтобы увидеться с мужем, было нетрудно. Не вызвало удивления и ее желание надеть самое красивое платье и причесаться, чтобы выглядеть как можно лучше для своего супруга. Я не стала лгать матери, просто не упомянула о том, что направляемся мы вовсе не в тюрьму, а в контору председателя Румковского.

Я не могла сказать ничего такого, чего не могла бы сказать сама моя сестра, чтобы пробиться на частную аудиенцию к старейшине евреев, но я понимала, почему ей было важно мое присутствие рядом: для храбрости на пути туда и для поддержки на пути обратно. Контора Румковского выглядела как дворец в сравнении с нашей тесной квартиркой или пекарней. У него, конечно, были помощники. Секретарша, от которой пахло духами, а не грязью и дымом, как от нас, посмотрела на меня и сразу перевела взгляд на еврейского полицейского, стоявшего на страже у закрытых дверей.

– Председателя нет на месте, – сказала она.