Рассказики

Расслабляющий полумрак, эвкалипты, сосны, шелушащиеся платаны, журчит налившаяся здесь водой река. Вдоль реки мы поднимаемся по тропинке, неожиданно дачной и подмосковной. Начинает накрапывать дождь, и мы пытаемся спрятаться под каким-то деревом, понимаем, что это бесполезно и торопимся дальше, дождь крепчает, и вот, наконец - поляна, какие-то курятники, странные предметы, шланги, деревянные штуковины и прочие признаки жизни. Посередине - типи. А в типи сидит чумазая деваха немецкого вида

берлинской его разновидности – внешняя резкость, скрывающая доброту и наивность, анархия, экология, феминизм, рваная одежда из секонда, красные волосы, кольца в ушах, носу, губах, языке, сосках, пупке – лет через пять лет они закончат учиться и разбредутся по офисам (иногда, впрочем, забредая на какие-нибудь демонстрации), или превратятся в тихо стареющих тусовщиков, застрявших в 1990-м – таких я видел однажды в берлинском супермаркете Kaiser`s, с коляской, помятых, но бесстрашно, со старым вызовом смотревших на берлинских обывателей, не обращавших на этот вызов никакого внимания - тогда-то я и задумался о том, что прошлого, по сути, просто нет. Не должно быть.

Позднее, накурившись до онемения гашиша, глядя в огонь и попадая в ловушку заемной мудрости, эта же мысль продолжилась у меня в другую сторону – “Сегодня ничем не хуже и не лучше, чем вчера”. Что долго стучало в моей голове, очаровывая своей маятниковой природой – “не лучше – не хуже”...

... загорелая, ноги по колено в глине, застывший взгляд. Неподвижна.

“Можно у тебя дождь переждать?”

Молчит и смотрит. Мы – чужие.

“Habla ingles?”[14], спрашиваю на всякий случай.

“Would you mind to take your shoes off?”[15]

“Sure”,

и мы снимаем ботинки. Я вспоминаю, как, живя подолгу в лесу, так же сторонился приезжих из города, с их неловкими движениями, громким голосом и матовым поблескиванием мытых шампунем волос, и решаю не приставать с разговорами. А все-таки, в глазах у нее какой-то непонятный страх...

... дождь перестает и мы выходим наружу. После дождя веет прохладцей. Мы поднимаемся в гору, между мощных оплетенных лианами деревьев. Метров через триста лес заканчивается опушкой, где несколько типи, одно из которых окружено подобием забора, дальше – два домика с облупившейся штукатуркой. Никого не видно, мы стоим в нерешительности и разглядываем окружающие нас причудливые конструкции из раскрашенных веток, железяк и камней.

В дверях сидит усач лет сорока, я подхожу, чуть настороженно.

«Привет! Если у вас нет палатки, идите ночевать в Communal House наверху, там куча места… Здесь вообще хорошо, в Испании» – это уж для завязки разговора.

«Я как-то, пару лет назад, пытался домой в Голландию уехать (пауза), отъехал стопом от Мадрида за три дня 50 километров, и вернулся» (новая пауза). «Зачем это все? Хорошо здесь, спокойно...».

«Жарковато только. Шевелиться лень...»

«А мне нравится», смеется он.

... подходит какой-то англичанин: «А я читал русскую книгу «Life of the Insects[16]», написал какой-то Бебебин…» Надо же…

... медленные тягучие голоса, медленная тягучая жара, и у меня язык тоже начинает заплетаться, хочется присесть с ними на ступеньку на несколько сотен лет.

Встряхиваюсь: «Ну мы пойдем, осмотримся»

Вначале заходим в Communal House, где грязно и грустно, куча мусора на полу, зато на стене громадный индейский орнамент, и идем дальше к Big Lodge.

* * *

… Тропинка петляет и вскарабкивается с террасы на террасу, иногда ныряя в туннели из сплетшихся кронами деревьев, иногда прижимаясь к скале. На террасах стоят типи, рядом с ними огородики, к которым протянуты поливочные шланги; где-то наверху конец шланга засунут в родник, откуда вода стекает вниз, к каждой грядке… На крутых участках подъема вбиты дощечки-ступеньки. Ближе к вершине, несколько ящиков со сваленной для общего пользования одеждой.