Рассказы о

Да что говорить: юное, утраченное было девятнадцатилетие, возвращенное звонком в дверь белесой, отключенной от астрономического времени ночью, сдалось при обратном переходе на милость сумрачных двадцати девяти. Они объявили его контрабандой, подлежащей мгновенному изъятию. Под голой лампочкой пониженного накала в комнате для досмотра при таможне с табличкой «Россия» (с проглядывающим под «и» чем-то вроде «i») в краю, на континенте, на планете, где, как сказал Черчилль, ее, России, попросту не стало. Ах, милый Вадик, Илюша, Юнеска Ивановна и вы, безымянная слава России, ваши-то вагоны вон еще когда поддомкраченные перегружались на о́си поуже, вы-то вон когда пересекали границу. Вы-то знаете, как разительна перемена, когда наступает неслышная прежде тишина и чужие буквы складываются в названия. И как на пути обратно. А всего-то – Польска да

Ческа.

Чересчур литературно, надуманно, экзальтированно, решаете вы. Вы думаете, хош. Грубо, но так эти дела называются. Вы думаете, наслаждение. Вы думаете, любовь. Вы думаете, ни к чему другому свестись не могло. Правильно. Было, было, и то, и это, и се. Вторым планом. По-здешнему. А первым, по-тамошнему, то есть единственным, было – не может быть, а вот же

.

22.

Через… не помню – через квартал, через сезон… звонит структуралистка. Вечером, поздно. Просили вам передать, что один из вас умер. Имя вылетело из головы. Отпевание завтра, в Илье Обыденном, сразу после службы, не раньше одиннадцати – сказали: он в курсе.

Точность – мать выразительности: один из вас. Никому не звоню: сил нет суетиться, сил нет нарваться и что-то говорить. Утром вхожу в церковь, сердце сжато, человек двадцать – стоит, бродит, сидит на скамьях. Наш на все времена номер один, так мной и не поименованный (чуть сейчас не проговорился). Дрыган как миленький. Илья – слава Богу! Из-за храма на него думал. Вадим с Рогнедой. Либер. Эти вроде все. Структуралка, Юнеска, обе в наличии. Не то чтобы «один из вас», а приятно удостовериться. Кто-то, стало быть, из подальше. Все равно жальнет – как иначе? Гляжу в гроб, женщина. Нашего возраста. Лицо не незнакомое. Значительное, приятное. Опознать не могу. Где? Когда? Может, по телику. Я же говорю, сейчас все лица что-то говорят, не стоит вникать. Подходит Рогнеда: не вспомнил? Ты с ней танцевал. «В таверне полной вина». Когда я вон с тем специальным гостем. Ты показывал, что ко мне не клеишься, есть такой способ клеежа.

Нет. Не она. Ту вспомнил – не она. Даже огляделся вокруг: вдруг ту сейчас увижу, и как ты, Рогнеда, выкрутишься? У той отличительное – ум и невзрачность, иди теперь проверь. Ладно, встал со свечкой. За упокой рабы Божией.

И пока отпевают, понимаю, что правильно пришел. Ну она, ну не она – что еще нам всем сегодня и се-летошне делать, как не с этих мест сниматься и куда назначено прибывать? Триумф поколения: тогда-то вдвинулось, полный срок оттрубило и в свое доказательство сошло. Эта уже взяла это на себя и, в общем, часть забот с нас тем сняла. Из вас, из ваших? Из нас, из наших. Причем как всякий предыдущий – часть, побольшую тех, что остаются следующим. Поскольку и двадцать миллионов – поколение, и первые десять отбывших – уже поколение.

Смотрю на отбывающую. Очень надеюсь, что в место свéтло, злачно и покойно. Злачно значит изобильное, а не то, что мы думали молодыми. Смотрю на свечной огонек, энергичный и мягкий. Отражающий от нас ужасные мысли об том свете. Милосердие Творца – против устройства и неотвратимости ада. Смотрю на окружающих.

Дрыган тогда, в пятом классе, отказался носить носки. До пятого – чулки с лифчиком, детство. Носки – отрочество. После уроков приходим к нему, дома никого. Сбрасывает ботинки, рвет подколенные резинки с пряжками, сдирает с ног носки. Ненавииижу! Ууу! Уаа! Уии! Скачет, вертится, дергает себя за волосы. Я смеюсь. Мало! Мало мне, мало ему. Валится на кровать, задирает ногу, двумя руками натягивает на нее носок, тот соскальзывает: спички! ножницы! неси! изрежу! сожгу! Задушу отца! Это он: без носков ходить не будешь! мы Европа! здесь не табор! Вскакивает, хватает отцово вечное перо, мажет снизу ноги, что-то узорное подрисовывает. Нате вам носки! Назавтра приходит так в класс, ботинки на босу ногу.

Мы с Ильей заходим в кафе. Смотрит на часы, говорит девушке за соседним столиком: у вас нет чего-нибудь от головы? У меня через десять минут начнется страшная мигрень. Это после полета в космос. Меня посылали вернуть Белку и Стрелку, секретно. Международный скандал. Президент Линдон Джонсон поднял за уши двух своих спаниелей. Хотели объявить импичмент. Заодно: призвать русских к суду, отправили на верную смерть Белку и Стрелку. Десять лет назад. Вызывают меня. Эм-цэ-квадрат? Эм-цэ-квадрат. Плазмой станешь? Могём. Привез Белку, привез Стрелку, трансформировался обратно в телесность. Дали Героя плюс щенка от Стрелки. Хочу передать в хорошие руки. Пишите на салфетке свой телефон. Ле мигрэн мэ турмант катастрофикальман.