Рассказы от первого лица

Зная все это, я демонстративно, специально для Ксюши обнимал тетю Аню, дарил ей подарки на праздники, хвалил ее стряпню, ставил Ксюше в укор, что мать проворней по хозяйству, чем она. А тетя Аня, в свою очередь, веря в искренность моего расположения, любила меня в ответ, носила мне пышную выпечку, звала меня – то «сыночком», то «Мишенькой».

Уже намного позже я читал в ее дневнике о родителях:

«Мама с папой слишком сильно любят друг друга. Папа любит настолько, что считает, что маме достаточно одной его любви. А мама любит настолько, что ничего от него не требует. Потому и живем мы бедно. Нет у нас достатка. Понимают ли они почему? А мы с Леной и плод и заложники этой любви».

Ксюша, вообще, очень страдала от их бедности. Но она страдала не от отсутствия дорогих вещей или изысканных кушаний, каникул в жарких странах. Нет, для нее их бедность была еще одним подтверждением ее ущербности, неполноценности ее семьи.

Я бы хотел объяснить ей, что бедность идет изнутри. Что она сама должна избавиться от нее. Что бедность живет не в пустом кошельке, а во взгляде, в осанке… Как бы неприятно не было это признать, но у Лены комплекса бедности нет, она не вызывает жалости. Может от того, она так просто приняла новую жизнь в достатке. Но у меня не было цели облегчить Ксюше жизнь, даже советом.

Так вот, мы поженились, и Ксюша пересекла лестничную площадку с чемоданом. Она вошла в мою жизнь тихо, скромно, даже деликатно. Не сдвинула с места ни одной моей вещи, только рядом положила свои. Она ненавязчиво превратила кухню в свои владения. Она с восторгом и благодарностью принимала мои ночные ласки. А я все никак не мог ее полюбить. Я уже вполне осознал, что она теперь моя навсегда. Я начинал к ней привыкать, ценить наш семейный уют, видел бытовые преимущества женатой жизни перед холостой. Я был разный – то шутил с ней, садил к себе на колени, рассказывал, как прошел мой день, обещал золотые горы, то злословил о тех, кто ей дорог, да и о ней самой бывало, был груб и резок. А она была стабильна – тиха и спокойна, в основном грустна, в ответ на моменты моего расположения – светла.

Мы прожили год, и она ушла впервые. Не знаю почему. Я искал ответ в своих воспоминаниях. Искал в ее записях. Например, она писала:

«Он – то приласкает меня как котенка, то отшвырнет. А чем я не котенок? Маленький, всклокоченный, бездомный». И не было в тех записях свидетельства какого-то нарастающего недовольства, копившейся обиды. Нет. Просто она пришла однажды с работы, зашла в спальню и закрыла дверь. Через полчаса она вышла оттуда с сумкой.

Она остановилась передо мной. Ее голос дрогнул, когда она еле слышно сказала:

– Я поеду жить к Лене.

Я понял, что к Лене, но как-то не сразу понял, что она уходит.

– И нужна ты ей там? – безразлично спросил я.

Ксюши не было с неделю. Я избегал встречи с ее родителями. Когда случалось увидеться, я отворачивался, не здоровался. Я читал ее записи, копался в ее вещах – не знаю, что я искал, но все это позволяло мне не так остро чувствовать ее отсутствие. Потом не выдержал, и поехал к Лене. Та жила на окраине города. У нее был большой дом с высоким забором. Из-за забора на меня лаяла разъяренная собака. И все во мне было за то чтобы убраться отсюда. Одна мысль о том, что в этот самый момент Лена на своей роскошной кухне поит чаем маленькую бедную Ксюшу и слушает рассказы о том, какой я плохой муж, и снова говорит, как тогда: «Что на нем свет клином сошелся что ли?» приводила меня в бешенство. Я уже собирался развернуться и уйти, но еще сильнее забарабанил в ворота.

Вышел Ленин муж.

– Здорово – пожал он мне руку.

– Ксюшу позови – сдавленным голосом проговорил я.

Внутри я весь жался. Он не закрывая двери, скрылся за забором. Через несколько минут вернулся.

– Заходи.

Он уходил привязать собаку.

Я никогда не был в их доме, несмотря на Ксюшины уговоры и приглашения Альберта на «шашлыки».

– Я здесь подожду – сказал я и не сдвинулся с места.

Альберт пожал плечами и снова ушел. Он был старше Лены на десять лет, ему было около тридцати. Низкий и коренастый, он всегда был спокоен и сдержан. Мы виделись с ним редко, только в доме Ксюшиных родителей. Когда он входил в их квартиру, она сразу становилась как будто меньше и беднее. Может, поэтому все, кроме Лены робели перед ним.

Вышла Ксюша. Прикрыла за собой тяжелую дверь, и мы остались стоять на улице. Было уже темно, над нами горел фонарь.

– Пошли домой – сказал я ей.