Рассказы от первого лица

Она не улыбнулась в ответ, но вечером пришла. Шкафа у меня не оказалось, все вещи лежали в коробках в углу комнаты. Я спросил ее имя и предложил сесть на диван, который и был моей единственной мебелью, не считая, конечно, стула и мольберта. Она села. Предложил ей чай – к моему облегчению она отказалась. У меня был всего один стакан и вместо чайника электрический кипятильник. Стакан этот я привез из своей общажной жизни, в которой редко его мыл, и на нем оставались следы дешевой чайной заварки.

Нам было не по себе, но ей хуже, это меня немного приободрило. Я достал из одной коробки книги с иллюстрациями живописных картин и предложил их полистать. Я немного мог о них рассказать, но видимо достаточно, чтобы казаться ей знатоком.

И Ксюша стала приходить почти каждый день. Боже, как она много молчала! Я пытался понять – отчего? То ли ей было уютно в своей тишине, то ли от непреодолимой девичьей стеснительности? А значит, она молчала или от силы, или от слабости. Так что в ней все же была какая-то загадка.

А вообще, я не был в ней заинтересован. Она меня не волновала. Но я быстро нашел свое удовольствие в нашем незатейливом общении. Я был ее героем, о чем читал в ее глазах, и что было мне весьма лестно, и я был ее мучителем, просто злым гением, что забавляло меня не меньше.

Героем – только в ее голове, а вот мучил я ее действительно часто. Особенно с тех пор как начал чувствовать ее девичий интерес к себе. Ей было семнадцать – самое время заиметь расположение к кому-либо. И я стал говорить с ней о женщинах. Хвастать чужой красотой, хвалить чужой ум. А Ксюша не была красивой, не была умной – она была особенной. Но этой своею особенностью она мучилась, не понимала ее, не признавала. А внешне Ксюша была высокой и худой. Именно худой, а не худенькой. Потом моя мама скажет просто – «швабра». А по мне – проволочка. А в целом про Ксюшу внешнюю вот что можно рассказать:

Ксюша, ко всему прочему, была старомодна. Она вела дневник, когда все уже жили напоказ. Но ее дневник не был тетрадкой с проставленными датами. Это была стопка листов, сложенная в отдельную папку. Когда наша с Ксюшей любовь переживала сложные времена, и Ксюша ушла от меня в первый раз, я нашел их в ее вещах.

Я посветил им целый вечер, плавно перешедший в ночь. Я читал отрывочно, многое не до конца, не все было мне интересно. Я читал там, где был я. Так вот, там я и прочел такую заметку: «Я смотрю на окружающих меня людей, особенно женщин, и удивляюсь – неужели они так сильно чувствуют свое тело, что так много занимаются им? Раскрашивают, разрисовывают, красиво одевают. Я же своего почти не чувствую. Оно существует у меня в виде отдельных ощущений. Например, я люблю ощущать его чистым, в уютном тепле и сытым. Я смотрю на свое лицо в зеркало, рассматриваю свое тело, когда мою его, и опять же удивляюсь – нет, не ему, а этим людям, у которых получается как-то сопоставлять то тело, которое они наблюдают сверху, с собой. А у меня это плохо получается, может быть поэтому я не испытываю ни гордости за него, ни стыда.

Но бывает я обретаю свое тело достаточно явно, но это с Мишей, он извлекает его из неоткуда для меня. В такие моменты мне кажется, что внутри меня море – не спокойное, густое, теплое».

А вот еще где есть обо мне, и так отчетливо о ней: «Миша любит во мне человека. Я благодарна ему за это. Потому что и сама больше всего ценю в себе человека, нежели женщину. Женщина я лишь в его руках, еще больше ею стану, знаю точно, когда смогу взрастить в себе новую жизнь, во все остальное время – я человек».

Не знаю, ошибалась ли Ксюша на мой счет, но любя ее, я не искал в ней ни женщину, ни человека, я любил ее как явление. Как нечто необходимое, как свет, как тепло. Она и была им для меня. Но несмотря на это, я мучил ее безжалостно, особенно в те вечера, когда она была моей гостьей.

Например, я рассказывал ей о свое будущей жене. Я говорил, не отрываясь от тетради с набросками: