Рассказы с того света

Мать, широко раскрыв рот, стонет. Коновалу, который повыдирал ее зубы, плевать на то, как выглядят его престарелые пациентки. Еще недавно у мамы был полный рот здоровых, вольготно расположенных зубов.

— Зубная симфония, — как с восхищением приговаривал ее прежний стоматолог.

В телевизоре страдает от любви «Клевая девчонка»[8]. Ее играет юная Салли Филдс.

Сиделка берет у матери анализ крови на сахар.

— Повышенный, — говорит она. — Буду звонить доктору.

— А боли в животе?

— Не всё сразу, — отвечает сиделка.

На экране Фред Гуинн[9] в роли одного из Мюнстеров.

Прощаюсь на ночь и ухожу, не в силах никому помочь — ни матери, растирающей живот, ни ее задыхающейся соседке, ни клевой девчонке и ее зазнобе, ни Мюнстерам с их перипетиями.

На следующий день спешу по торговой улице мимо аптеки, «Гамбургеров от Аниты», «Кукурузных лепешек сеньора Рубина», клиник для машин, людей и домашних животных прямиком к красочному зданию «Блаженного приюта».

Кровать матери пуста.

Умерла?

— Она в холле, — говорит та самая медсестра, что дежурила вчера вечером.

— Ей лучше? — спрашиваю.

— А то, — отвечает. — Расфуфырилась с ног до головы.

В холле мамы нет.

— На том конце коридора еще один холл, — говорит сиделка.

Мамы там нет. Либо ее умыкнули, либо она сама смотала удочки.

Со мной здоровается какая-то женщина. На матери малиновый халат в зеленых «огурцах», и ее просто не узнать. Глаза, вчера весь вечер закрытые, сегодня распахнуты и кажутся огромными за стеклами бифокальных очков.

— Привет! — радуется мне она. — Пошли со мной обедать.

— По второму разу нельзя, — говорю я.

— Чепуха, — говорит мать. — Мы их заставим тебя покормить.

Вчерашняя сцена повторяется один в один. Я неловко въезжаю коляской в стол, где парализованный джентльмен пытается донести до рта ложку с супом.

— Прогоните эту водительницу! — кричит он.

Женщина в полосатом заявляет:

— Приглашать гостей к обеду чаще одного раза в неделю нельзя.

— Завидует, — шепчет мать.

Миссис Рузвельт кивает ей, осведомляется:

— Как вы сегодня себя чувствуете?

Мать молчит.

— Ответь же, мама, — говорю.

— Один раз ответишь, потом замучают вопросами, — возражает мать.

В ее обеденной карточке указано что-то не то. Сэндвич с ветчиной. Мать пожимает плечами.

— Скажешь, это не антисемитизм? — говорит она.

— Вы ошиблись, — говорю я сиделке. — Она ест кошерное.

— Докторская колбаса — это кошерное?

Я качаю головой.

— А салат с креветками?

Мать возводит глаза к небу.

— Тогда сэндвич с сыром. Уж он-то точно безвредный, — говорит ответственная сиделка.

— Если забыть про холестерин, — встревает миссис Рузвельт.

И расплавленный сыр, и холестерин мы делим поровну. Мать выпивает клюквенный сок и просит добавки, поглядывая краем глаза, принесли ли законный стакан женщине в полосатом.

— Пойдем в патио, — предлагаю я.

В патио можно попасть непосредственно из столовой, однако на деле все оказывается непросто. Медсестра заперла от нас дверь. Дверь нужно держать под замком и охраной, иначе все обитатели «Блаженного приюта» укатят, уковыляют, расползутся во все стороны.

В «Лос-Кабальерос» все играет тот оркестр. Аж земля пульсирует под ногами. Мамины волосы колышутся на ветру, как пушинки одуванчика. Взметаются вверх, опадают. «Долорес» грохочет через ограду.

— Сегодня утром ходила в кружок, — говорит мать.

— Правда? Какой?

— Пения.

Ее слабый голос еще способен выводить мелодию.

«Ай! Ай! Долорес!»

Настоящее то захлестнет, то отступит.

Она то впадает в дрему, то просыпается.

— Скорее, — говорит она. — Пора.

— Пора что, мама?

— Везти меня обратно, — шепчет она.

Я качу ее обратно под кондиционер.

Прошу двух сиделок помочь переложить маму на кровать. И обнаруживаю, что теперь на ней подгузник и что она ходит под себя.

Ей его меняют, а я жду рядом в холле; появляется медсестра.

— Она никогда уже не выздоровеет, — говорит медсестра. — Вы же это понимаете?

Как такое можно знать наверняка? Дама попутала свои должностные обязанности. Решила, что она Ангел Смерти.

— Так дальше и будет — то лучше, то хуже, — говорит медсестра. — Хотите, опишу вам, что происходит?

— Не надо, — отвечаю я, но она не унимается.

— У вашей матери отказывают:

глаза,

легкие,

почки,

мочевой пузырь,

кишечник,

сердце.

Мама в комнате снова начинает петь и причитать.

— Нужно выпускать газы, — говорит медсестра, адресуя это малоприятное задание двум мексиканкам.

— Мы ставим ей клизму в задний проход, — говорят они.

Свою крохотную зарплату они отрабатывают с лихвой.

Слышу, как мать начинает задыхаться.

— Будьте хорошей девочкой, — говорит ей медсестра. — Старайтесь сдерживаться. Вы же не хотите мешать окружающим?

— Какое мне, к чертям, до них дело? — интересуется мать.

В комнату для посетителей входит сиделка, несет в пластиковом пакете грязные простыни и ночнушку.

— Процедура завершена, — говорит она.

Иду к маме. Соседка по комнате спит. По телевизору идет «Я люблю Люси»[10], все самые обаятельные персонажи уже умерли.

Нет смысла будить мать, чтобы пожелать ей спокойной ночи.

На следующее утро мать бодра и весела.