Рассуждения о «конце революции»

У концептуально-исторического аргумента есть две стороны. С одной стороны, совсем непонятно то, что именно имеется в виду под современным обществом, в котором революции (якобы) не могут происходить. В приведенном выше высказывании Скочпол речь идет именно о «передовых индустриальных обществах». Но наши «передовые» общества уже перестали быть «индустриальными», став «постиндустриальными», «информационными» или какими-то иными – с принципиально другими экономическими и социальными структурами. Даже если революции, в самом деле, не случились в «передовых индустриальных обществах», то чтó это говорит о нынешних «передовых» обществах совсем другого типа, чем «индустриальное общество»? Есть авторы, которые не без определенных резонов стремятся показать, что именно в них-то – из-за глубоких изменений социальных структур по сравнению с «индустриальными обществами» и возникновения качественно новых образований (к примеру, прекариата) – революция и становится возможной[100].

В более общем плане стоит отметить, что, если в Современности вообще есть нечто постоянное и конституирующее ее как таковую, то это отнюдь не какой-то специфический набор институтов («индустриальных» или иных), а именно ее бесконечная способность «переписывать себя вновь и вновь» и генерировать внутри себя «досовременные моменты» (они еще вчера могли быть «передовым краем» Современности), которые подлежат либо отсылке в прошлое, либо «модернизации»[101]

. В этом смысле модернизация есть собственный и единственный способ бытия Современности, а отнюдь не путь к ней, который остается позади, когда он пройден (причем будто бы по заранее определенному маршруту). Парадоксальным образом концепция революции как-аспекта-модернизации оказывается верной, но в смысле, прямо противоположном тому, который ей придавал Хантингтон: поскольку модернизация есть способ бытия Современности, постольку революция является ее необходимым и неустранимым аспектом.

С другой стороны, разве революции не случались в «индустриальных обществах»? А что было в Германии в 1918–1919 годах? В Австрии в те же годы и вновь в 1934 году? В Испании в 1936 году? Во Франции в 1968 году? Для сохранения эмпирического наблюдения о том, что «в передовых индустриальных странах» революции (будто бы) никогда не случались, все эти революции необходимо дисквалифицировать в качестве революций. Для этого вводятся дополнительные критерии, которым «настоящие революции» должны соответствовать. Эти дополнительные критерии не только не вытекают теоретически и логически из того «стандартного» определения революции, которое я приводил выше, но и порождают новые концептуальные трудности и парадоксы.

К примеру, указанные выше революции можно дисквалифицировать на том основании, что все они потерпели поражение. Или на том, что они произошли в экстраординарных обстоятельствах (поражения в войне, путча правых и т. д.), которые никак не вытекали из «общей логики истории». Или на том, что они «случайные» – в том смысле, что никакая конкретная политическая сила их не готовила, никакой конкретный класс к ним не «стремился», никаких внятный задач перехода на «новую ступень развития общества» они не ставили. И так далее[102].

Должны ли мы в таком случае считать «революциями» только победившие революции? И каковы критерии победы? Наверное, появление у кормила власти новых элит было бы слишком ничтожным критерием для столь масштабных явлений, как революции. Тем более, как мы знаем, от революций, как правило, выигрывают отнюдь не те, кто их инициирует и осуществляет, – последних революция как раз сметает и «пожирает»[103]

. Считать ли критерием победы революции масштабы общественных изменений? Осуществленных в какой временной период? Уже отмечалось то, с какой полнотой победившая контрреволюция реализовала «программу» побежденной революции 1848 года вскоре после своего военно-политического триумфа[104]. А вот в случае победившей Французской революции реальные общественные изменения – в отличие от перемен в конструкциях власти, важных по сути только для элит, – были таковы, что, по выражению Фюре, «ничто не напоминало французское общество при Людовике XVI больше, чем французское общество времен Луи Филиппа»[105]. Что же каса ется «ненормальных и искусственных обстоятельств» (Кумар), в которых произошли упомянутые революции, остается сказать только то, что для революций нормально происходить при «ненормальных обстоятельствах», что в логике плавного хода истории, т. е. не будучи его разрывами, революции не происходят, а «анонсированных революций», сознательно подготовленных некими силами, как мы уже писали, не бывает совсем.