Рассуждения о «конце революции»

Существенным элементом «идеологии интеллектуалов» является претензия на представительство «истинных интересов» соответствующих социальных групп (скажем, рабочего класса). В случаях, когда происходят реальные революционные движения, эта претензия не является чистой фикцией. В конце концов, «критические интеллектуалы» могут чего-то политически добиться

для себя, только если их претензия на представительство в какой-то мере воспринимается всерьез теми, кого они, как им думается, «ведут». Другое дело, что «вести» себя в условиях революции массы позволяют лишь в той мере и постольку, в какой и поскольку они получают что-то полезное (идеологически, организационно и т. д.) от своих вождей-интеллектуалов для реализации собственных

требований и устремлений, пропуская через последние, как через сито, всю риторику интеллектуалов, все задачи и «исторические миссии», которые они пытаются возложить на массы[81].

Джордж Руде в своем описании «толпы» в условиях Французской революции дает прекрасную иллюстрацию тому, о чем мы сейчас ведем речь. «Во время первой Французской революции озабоченность ценой на хлеб красной нитью проходила сквозь каждую фазу борьбы… и она больше, чем какой-либо другой фактор, объясняет единство и воинственность парижских санкюлотов». Однако вся эта борьба отнюдь не была очередным «хлебным бунтом в другом обличье». Революция оказалась возможной благодаря тому, что она выдвинула на первый план и обнаружила многоаспектность «таких новых понятий, как «права человека» и «суверенитет народа», и [этим] придала совершенно новое измерение народным волнениям и внесла новое содержание в борьбу партий и классов»[82]. Эти «новые понятия», как и их популяризация, – продукты и результаты деятельности интеллектуалов, без которых волнения низов остались бы очередным «хлебным бунтом». Но великую преобразовательную силу и всемирно-исторический резонанс этим «новым понятиям» придало именно восприятие их низами, и оно произошло в логике их

борьбы за самые «земные» интересы, которая, в свою очередь, благодаря этому восприятию стала чем-то бóльшим, чем борьбой за «земные интересы». Оставаясь «земной», она стала борьбой за «свободу, равенство, братство». В этом качестве она никогда не может достичь окончательной победы и, более того, на каждом конкретном этапе истории терпит поражение. Однако и эти поражения оставляют свои следы на истории. Мало сказать, что без них наш мир стал бы безнадежным бентамовским «Паноптиконом». Такие поражения важны и в более прагматическом смысле. Как сказал Макс Вебер, «весь исторический опыт подтверждает, что возможного нельзя было бы достичь, если бы в мире снова и снова не тянулись к невозможному»[83].

Нынешнее разочарование в революции (вчерашних) «критических интеллектуалов» вызвано тем, что на их призыв исполнить некую историческую миссию сейчас не откликается никакая имеющая хоть сколько-нибудь серьезный социальный вес группа населения западных стран. Это можно назвать крахом представительства как стержня «идеологии интеллектуалов». Макс Хоркхаймер открыто признал этот крах еще в середине 1950‐х годов, назвав себя и своего друга Теодора Адорно «пораженцами»[84]. Было предпринято много изобретательных усилий по поиску возможного адресата революционного послания «критических интеллектуалов», даже если этот адресат имел в социологическом плане совсем мало общего с традиционно понимаемым «субъектом революции». На каком-то этапе этих поисков Пол Суизи придумал остроумную формулу – «пролетариат-субститут» (substitute proletariat). Этим понятием обозначались те, кто мог совсем не иметь «специфического пролетарского опыта», но кто, тем не менее, «мог сыграть роль, предназначенную пролетариату классической марксистской теорией»[85]. Однако и это не помогло. После «красного мая» 1968 года значительная группа вчерашних «критических интеллектуалов» открыто признала невозможность мобилизации «революционной армии» и демонстративно отвернулась от революции.