Соревнование также вид мужества, но в другом смысле; можно понимать мужество как род, делящийся на столько видов, сколько различных объектов, и на столько иных видов, сколько существует причин; в первом случае видом мужества является отвага, во втором – соревнование. Это последнее не что иное, как пыл, располагающий нашу душу браться за вещи, которые, как она надеется, могут удаться, так как она видела их удающимися у других людей: вот вид мужества, внешней причиной которого является пример. Я говорю «внешней причиной», ибо кроме этой должна иметься внутренняя, состоящая в том, что обладают таким устройством тела, в силу которого желание и надежда имеют больше сил направить известное количество крови к сердцу, чем страх и отчаяние помешать тому.
Следует заметить, что хотя объектом смелости является трудность, от которой возникает обычно боязнь или даже отчаяние (как в наиболее опасных и безнадежных предприятиях, где требуется больше смелости и отваги), тем не менее необходимо иметь надежду или даже уверенность, что поставленная нами цель удастся, – все это затем, чтобы с силой противостоять тому, с чем столкнулись.
Но эта цель отлична от объекта; ибо нельзя быть уверенным и отчаиваться в одном и том же одновременно. Так, когда Деции бросились на врагов и наткнулись на верную смерть, объектом их смелости была трудность сохранить жизнь в продолжение этого действия; в силу такой трудности они отчаялись, будучи уверены в смерти; но целью их было воодушевить своих солдат личным примером и выиграть им победу, на которую у них имелась надежда; или, что то же, их целью было приобрести славу после смерти, в которой они были убеждены.Слабость прямо противоположна смелости; вялость или холодность побуждают душу относиться к исполнению наставшего так, как если бы она была лишена этой страсти, то есть смелости; страх или изумление, противоположное смелости, не только является холодностью, но также печалью и удивлением души, преграждающими ей возможность противостоять невзгодам, которые кажутся душе приблизившимися.
Хотя я и не могу проникнуться мыслью, что природа дала людям какую-либо страсть, которая была бы всегда порочной и вовсе не имела бы хорошего и достойного назначения, однако я весьма затрудняюсь разгадать, чему могут служить две последние страсти. Мне кажется только, что слабость имеет известное назначение освобождать от труда, к которому побуждались кажущимися доводами, когда иные более верные доводы, сочтенные за бесполезные, не вызвали этой страсти. Кроме того что слабость освобождает душу от таких трудов, она служит еще телу тем, что, задерживая движения «духов», препятствует растрачивать силы. Но обычно она очень вредна по той причине, что отвращает волю от полезных действий. И так как она происходит вследствие того, что не имеют достаточно надежды или желания, следует только развивать в себе эти две страсти, чтобы исправить слабость.
Что касается страха или испуга, я вовсе не вижу, чтобы он мог быть когда-либо одобряем и полезен. Это не особая страсть; это только вид слабости, удивления и боязни, которая всегда порочна, так же как смелость есть вид мужества всегда хорошего, лишь бы цель которую себе ставили, была хороша. А так как главная причина страха – неожиданность, то нет ничего лучшего, чтобы от нее освободиться, как прибегать к предусмотрительности и приготовляться ко всяким внезапностям, боязнь которых может вызвать страх.
Угрызения совести суть вид печали, происходящей от сомнения, хорошо ли совершенное или совершаемое; и они необходимо предполагают сомнения: при полной уверенности, что совершаемое дурно, удержались бы от поступка, потому что воля направлена лишь к вещам, имеющим известную видимость блага; если же бы были уверены, что совершенное дурно, то раскаивалась бы в том, а не только подвергались угрызениям совести. Следовательно, назначение этой страсти – вызывать испытание, хорошо или дурно то, в чем сомневаются, или препятствовать повторять данный поступок, пока не удостоверятся, что он хорош. Но так как эта страсть предполагает дурное, то лучше не иметь довода чувствовать ее; а предупредить ее можно теми же средствами, какими освобождаются от нерешительности.