На исходе 40-х годов XX века выбор, сделанный отцами-основателями Европы, мог показаться логичным и мудрым. В конце концов, разве экономика была не в аварийном состоянии? И после долгих лет войны разве не пора было ее восстанавливать? Было бы несправедливо осуждать их решение спустя годы. Однако можно упрекнуть их в том, что они представили свой выбор единственным и превратили свой вектор в идеологию – новую светскую религию, в то время как были и другие варианты, как мы видели на примере многих мыслителей, выступавших за региональную или федеративную Европу на основе швейцарской модели. Экономика могла бы стать временным приоритетом, а не утверждаться в качестве догмы.
В своей книге 2013 года экономист Робер Сале четко показывает, как начиная со времени Бреттон-Вудского соглашения, навязанного Соединенными Штатами в 1944 году, Европа в каждый решающий момент выбирала экономику, предпочитая ее политическим вариантам, как будто условия, преобладавшие в момент ее зарождения, диктовали этот единственный и уникальный выбор на все времена[33]
.Вместо того чтобы принять предложение Джона Кейнса, выступавшего за создание международной системы торговли, которая обеспечила бы баланс между импортерами и экспортерами, Вашингтон защищал систему, регулируемую Международным валютным фондом (МВФ). Последний объявил о либерализации движения капитала, обобщении условных кредитов для стран с задолженностью и неолиберальное открытие международной торговли Генеральным соглашением по тарифам и торговле (ГАТТ). План Маршалла, предложенный в то время, когда американцы стремились контролировать послевоенное восстановление европейской экономики и противостоять советскому влиянию, ускорил превращение Европы в американскую модель либерального фордизма.
Вторая ошибка была допущена во время холодной войны, когда Соединенные Штаты решили создать и вооружить новую Федеративную Республику Германии (ФРГ), к ужасу других европейцев. Сразу возникла «немецкая проблема», потому что американские цели противоречили целям некоторых европейских стран, например Франции. План Шумана по Европейскому объединению угля и стали (ЕОУС) был задуман как ответная мера, призванная решить такие вопросы, как французская оккупация Саара и Рура. Предполагалось также, что оно будет дополнено Европейским оборонным сообществом, менее зависимым от Соединенных Штатов. Если европейский ответ временно решал одни проблемы, то в долгосрочной перспективе он создавал другие. В состав институтов ЕОУС входил Высший орган власти – предтеча Европейского сообщества, – который на неполитизированной основе мог бы регулировать угольную и сталелитейную промышленность государств-членов. Эти институты, разработанные Жаном Монне, намеренно исключали участие граждан и породили всеобщую деполитизацию европейских институтов, которую мы переживаем сегодня.
Римский договор (1957 г.) своим решением по созданию Общего рынка между шестью государствами-членами ЕОУС ознаменовал значительное смещение акцентов в сторону экономики. Интересы стран Бенилюкса и ФРГ сходились в пользу открытия рынков. Довольно неохотно приняв этот проект, Франция подписала Римский договор, позаботившись о том, что будет создана общая сельскохозяйственная политика (ОСП) и что в новый рынок будут интегрированы ее бывшие колонии.
Эти три соглашения, усилившие программу ГАТТ по либерализации торговли, поставили Европу на рельсы экономического либерализма и технократии. Вскоре переход на другие рельсы станет невозможным. Как заявил бывший министр национального образования и обороны Франции Жан-Пьер Шевенман:
«Согласование национальных экономических прерогатив с разумным открытием торговли могло бы дать возможность демократическому участию, но из-за международных кризисов 70-х годов этого не произошло. Соединенные Штаты создали мессианскую неолиберальную программу, которой последовали несколько членов ЕЭС, и реструктурировали условия, которые должна была выполнять вся Европа. Но именно французское левое крыло и Франсуа Миттеран сделали решающий политический выбор 1980-х.