Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Министры словно нарочно изматывали друг друга бесконечными прениями. Они могли предпринимать конкретные шаги, но не могли заставить себя обсудить принципы своих действий. Это было бы слишком опрометчиво. Нагляднее всего это проявлялось на примере Ирландии, для которой одни рекомендовали реформы и примирение, а другие — ужесточение мер. На деле все заканчивалось полумерами и противоречивыми сигналами и замыслами. Например, Закон о принуждении 1833 года был одним из первых, изданных администрацией после избирательной реформы. Он должен был укрепить власть правительства Ирландии и подавить деятельность радикалов, установив в стране нечто вроде военного положения. В то же время администрация пыталась успокоить католиков и предлагала Закон о реформе ирландской церкви. Некоторые епархии планировалось ликвидировать, наиболее пылких протестантских священников исключить из католических приходов. Что-то было дано, а что-то отнято.

Все это были разные стороны так называемого «ирландского вопроса», хотя сама суть вопроса оставалась не вполне ясной. Как отмечал Дизраэли, иногда было трудно понять, идет ли речь о папе римском или о картофеле. Хотя с тем же успехом это мог быть вопрос о церковной десятине или о постое английских солдат в домах ирландцев. Одни министры хотели, чтобы эти средства изымались в пользу государства, в то время как другие требовали оставить их под контролем ирландской церкви. После того как этот вопрос вызвал в кабинете новый раскол, четыре министра подали в отставку. Ирландия была открытой раной, которую не могло залечить ни одно английское правительство. Дэниелу О’Коннеллу делали самые разные предложения, чтобы заручиться поддержкой ирландских членов парламента, но Грей и остальные не собирались соглашаться ни на какие сделки или компромиссы. Когда О’Коннелл понял, что его обманули, он встал со своего места в палате общин и в красочных недвусмысленных выражениях объявил, что его предали. «Ну всё, — прошептал лорд Олторп Джону Расселу, — свинью зарезали». Олторп был одним из тех, кто ввел О’Коннелла в заблуждение, и теперь подал в отставку. Столь безнадежны были разногласия в администрации и столь расплывчаты ее убеждения в отношении Ирландии, что через несколько дней Грей тоже ушел в отставку. «Моя политическая жизнь подошла к концу», — сказал он с некоторым облегчением. Ирландия стала для него последней каплей.

Лучше всех о ситуации высказался Мельбурн: «То, в чем решительно сомневались мудрецы, и то, что предвещали глупцы, все же произошло». Означало ли это, что кабинет рухнет и Грей потонет вместе с ним, как капитан на палубе гибнущего корабля? На этот вопрос он ответил: «Теоретически да, но фактически нет». Что касается короля, он предпочел бы кабинет, состоящий из Веллингтона, Пиля и наиболее надежных вигов. Этому не суждено было случиться. Веллингтон вежливо отказался, сославшись на невозможность объединить людей, «по-видимому не имеющих единого мнения ни по одному политическому вопросу или принципу». Что ж, это признавал даже король. Без особой охоты он решил обратиться к Мельбурну как единственному «условно подходящему» вигу (и то в основном из-за того, что он ни для кого не представлял прямой угрозы). Мельбурн прямо заявил о своем нежелании связываться с этим делом. По словам его личного секретаря Томаса Янга, «он считал, что это смертельная скука», но что он мог поделать? Может быть, он подчинился своему государю из чувства долга, а может быть, заглянув в себя поглубже, он осознал открывающиеся возможности. В это время Янг сказал ему: «Какого черта, такую должность не занимал никто из древних греков и римлян, и даже если вы продержитесь всего два месяца, дело того стоит — не каждый может сказать, что был премьер-министром Англии». — «Ей-богу, это правда, — ответил Мельбурн. — Я пойду». Античные примеры всегда отлично действовали на политиков-аристократов, в любой ситуации готовых порассуждать о чести и благородстве.

Мельбурн держался сдержанно, ничем не выдавал своих чувств и говорил осторожно и несколько бессвязно. Король с неохотой выбрал его, «заранее предупредив, что не стоит допускать в кабинет мечтателей, фанатиков или приверженцев республиканских принципов». Впрочем, в этом совете не было необходимости. Фанатик или мечтатель нашел бы у Мельбурна не больше поддержки, чем католический монах или египетский заклинатель. Одной из первых принятых им мер стал отказ от Закона о принуждении и предложение более мягких условий. Это отнюдь не обрадовало короля, по мнению которого изначальный закон уже был слишком миролюбивым.